ПРОФЕССОР СЕМЕН КУТАТЕЛАДЗЕ:
О СЕБЕ, ОТЦЕ, СВОИХ УЧИТЕЛЯХ...

Семен Кутателадзе покоряет людей буквально с первой минуты. Живой, энергичный, доброжелательный и остроумный собеседник, он известен как крупный математик не только в России, но и зарубежом. Сегодня C.Кутателадзе наш собеседник.

Петр Даниловцев, "НВС"

— Семен Самсонович, я слышал, что вы из элитной научной среды и в детстве у вас наверняка было много чего интересного. Расскажите об этом. Вы интересный, современный человек и у вас немало почитателей.

— Спасибо на добром слове.

Мои родители были учеными. Я родился в Ленинграде и до начала шестидесятых годов прошлого века жил там, пока мы с отцом не переехали в новосибирский Академгородок. Папа и мама работали в Ленинграде в Центральном котлотурбинном институте им. И.И.Ползунова, который, как видно из названия, не относился к "элитарной" академической науке. По классификации ЮНЕСКО детство продолжается у человека до двадцати лет (а молодость до сорока). В этом смысле "академгородковская" часть моего детства несомненно проходила уже в "элитарном" месте.

Если говорить кратко, то наблюдение за становлением Академгородка, возможность общаться с выдающимися людьми, а иногда понимать их и сопутствовать им в их звездные часы были самыми редкими и неповторимыми событиями всей моей жизни. Мы все сопереживаем в детстве книжным героям; мне же довелось видеть подвиги героев в жизни. Я не преувеличиваю, именно так я до сих воспринимаю деяния таких людей, как Михаил Алексеевич Лаврентьев, Сергей Львович Соболев, Андрей Михайлович Будкер, Алексей Павлович Окладников, Дмитрий Константинович Беляев и многих других уже покойных ученых, создателей Сибирского отделения Академии наук.

— Кто из близких людей оказывал на вас наиболее сильное влияние?

— Наибольшее влияние на меня оказал, безусловно, мой отец, Самсон Семенович Кутателадзе. Я всегда гордился и горжусь своим отцом. Он был во всем настоящим человеком. Как говорится, он творил для науки и работал для народа. Отец прошел всю войну в десанте морской пехоты, был ранен и проносил всю жизнь неизвлекаемую пулю около бедренного сустава. Мне были известны и некоторые подробности участия отца в ядерных и ракетных программах.

Мне посчастливилось близко общаться в течение многих лет с выдающимися математиками двадцатого века, Сергеем Львовичем Соболевым, Леонидом Витальевичем Канторовичем и Александром Даниловичем Александровым. Они были (или, правильнее сказать, всегда ощущали себя) ленинградцами и это, наверное, как-то сказывалось в мои студенческие и аспирантские годы (мы с отцом также всегда считали себя ленинградцами). Несомненно, пример этих людей определил мои научные интересы в области функционального анализа, геометрии и оптимизации.

Сергей Львович Соболев, по-видимому, ожидал, что у нас в Институте математики будет какая-то квалифицированная группа в области функционального анализа и эта дорогая ему научная ниточка не порвется. Какие-то небольшие надежды он связывал со мною и я это чувствовал. Надеюсь, что-то в этом плане получилось.

Леонид Витальевич Канторович — основатель наиболее близкого мне направления в функциональном анализе, теории упорядоченных векторных пространств. В конце жизни он представлял меня как своего ученика, чем я горжусь. Однако по-настоящему учеником Леонида Витальевича я не был просто потому, что уже не застал его как действующего математика в том смысле, что теорем он уже не доказывал и отдавал жизнь пропаганде и внедрению математико-экономических методов, за которые, кстати сказать, он был удостоен Нобелевской премии. Я себя считаю последователем Л.Канторовича в области функционального анализа и теории операторов и ощущаю на себе ответственность за развитие этого направления.

В 1968 году, как только я окончил НГУ, он сразу же ввел меня в редколлегию издаваемого им периодического сборника "Оптимизация" и пригласил преподавать на кафедру. В 1970 году Леонид Витальевич переехал в Москву, оставив прошение главному редактору "Сибирского математического журнала" С.Соболеву, в котором просил разрешить мне принимать все решения по курируемым им в журнале работам (у нас это называется "папка" члена редколлегии). Леонид Витальевич Канторович и Юрий Григорьевич Решетняк, в ту пору заместитель главного редактора CMЖ, "выбрали" меня для журнала, и вот уже тридцать лет я стремлюсь оправдать оказанные мне честь и доверие.

Подарком судьбы для меня стали близкие отношения с Александром Даниловичем Александровым, продолжавшиеся почти 25 лет — с середины семидесятых годов до его кончины. Человека с более богатыми и разнообразными личностными качествами мне встречать не доводилось. Ученый, философ, поэт, спортсмен, человек энциклопедических знаний и героических страстей — таким был А.Александров, и я имел счастье убеждаться в этом не с чужих слов.

Я обязательно должен назвать имена двух людей, научивших меня математическому и функциональному анализу и ставших со временем моими старшими товарищами. Это Юрий Григорьевич Решетняк и Глеб Павлович Акилов — мои любимые университетские преподаватели. Если в моих книжках учебного характера есть что-нибудь хорошее, этим я обязан почерпнутым у них навыкам преподавания.

— Расскажите подробнее о своем именитом отце Самсоне Семеновиче: как жил, трудился, что оставил в наследство людям академик Кутателадзе?

— Самсон Семенович был "self-made man" — человеком, который сделал себя сам. Он рос без оставившего семью отца (впоследствии репрессированного в 1937 г. и погибшего в лагере под Новосибирском). Его мама, Александра Владимировна, была акушеркой и семья нуждалась. Папа после техникума должен был зарабатывать. Его первая книга вышла в 1939 г., а институт он окончил в 1950 г. (и стал доктором наук в 1952 г.). Талантливых людей часто толкают локтями — так было и с отцом, ему отказывали в присуждении степени без защиты или даже с защитой в связи с отсутствием диплома о высшем образовании. Был смешной эпизод. Отец пошел сдавать курс "теплопередача" в заочном институте (а читали курс по его книге). Преподаватель, взяв зачетку перед выдачей билета, спросил: "Вы сын Кутателадзе?" на что папа ответил: "Нет, я сам". Преподаватель оказался понятливым (фамилию папа, к сожалению, не запомнил) и спрашивать больше уж ничего не стал — тем экзамен и закончился.

Что же оставил людям Самсон Семенович? Есть большой счет — он был в числе победителей во Второй мировой войне. Это осталось всему миру. Его работы по жидкометаллическим теплоносителям сыграли важную роль в атомной программе, а работы по астробаллистическому теплообмену — в ракетной технике. Это все живо в технике — и пригодилось нашей стране в сложные годы "холодной войны".

Удивительная судьба выпала его наиболее громкому достижению — гидродинамической теории кризиса кипения (за границей ее называют теорией прогара Кутателадзе). При проектировании современных струйных принтеров используются формулы Кутателадзе (суть процесса струйной печати в том, что мгновенно "пленочно" вскипают и вылетают точечными струйками чернила), требуется подсчитать нужное для такого вскипания количество тепловой энергии.

Живет Институт теплофизики, расположенный на улице академика Кутателадзе и носящий имя академика Кутателадзе. Не стыдно за это наследство!

— Печалитесь ли вы об упущенных возможностях, например о том, что не прошли в Академию? Академик М.А.Лаврентьев как-то сказал, что выборы в АН — дело непостижимое и непредсказуемое.

— Есть упущенные возможности — мало было сделано в те годы, когда работалось легче. Мало узнал от стариков — часто жалею, что не расспросил о разных важных страницах истории отечественной науки. Еще важнее, что не додал им, прежде всего результаты своего труда, не все их ожидания смог оправдать. Об этом я не столько сожалею, сколько стараюсь по мере сил наверстать. Кто-то из великих сказал, что ученые не просто добывают новые знания, они должны делать для последующих поколений то, что предыдущие делали для них. Для меня это нравственный императив.

Выборы в Академию к числу упущенных мною возможностей я не отношу. Можно было бы сказать "нахально", что это упущенные возможности Академии. Технологию процесса многие (и я, кстати сказать) давно и хорошо знают (есть подходящие литературные термины — "мадридский двор" и "благодарить и кланяться"). Другое дело, что от вас и ваших оппонентов зависит, хотите вы на этот процесс такими методами воздействовать или нет. Методы весьма действенные, но для многих неприемлемы, и я их понимаю.

До смерти отца в 1986 году вопрос о выборах для меня не стоял (хотя в те годы это было немаловажно материально) — я считал участие в них морально неприемлемым (протекционизм в Академии никогда не исчезал, а мне не хотелось бросать тень на отца). После же 1991 года Академия наук потеряла то значение, которое имела. Когда-то выборы в Академию создавали условия материальной независимости, что было очень важно, конечно. Сейчас ничего похожего не наблюдается. Следует отметить, что произошло грубейшее насилие над Академией: она потеряла важнейший принцип преемственности, когда новых членов выбирали все предшествующие. Потом это было восстановлено (но "девицей уж не стать"). Специально отмечу, что говорю об этом не в укор кооптированным ученым (например, математики, по счастью, были более чем приличные), а для констатации малопривлекательного факта потери чести без любви.

Все же к Академии, как к институту, я в общем еще отношусь с симпатией. Ни на кого в Академии я не обижен, тем более, что в моем личном деле есть представления-рекомендации в АН таких людей, как Сергей Львович Соболев, Александр Данилович Александров, Юрий Григорьевич Решетняк. Моего отца очень долго не избирали, и я с детства усвоил, что нет хуже презрения в научной среде, чем презрение к выбранному не по заслугам. Никому не пожелаю!

В Академии по-прежнему много достойных людей и избрание в нее остается честью. Академия по большому счету — это ее члены: будут пожиже члены, пожиже будет и Академия. Так что каждые выборы определяют дальнейшую судьбу одного из старейших общественных институтов в нашей стране.

— Рассказывают, что вы довольно быстро выдвинулись в число лучших молодых математиков Сибирского отделения. Кто были ваши учителя, над чем работаете?

— "Выдвинулся" действительно быстро: в 1974 году была забаллотирована моя докторская диссертация, а в 1986 г. я стал единственным сотрудником Института математики, забаллотированным при переаттестации на очередной срок всего научного персонала.

Отвечая серьезно, скажу, что моим научным руководителем в Университете и аспирантуре был Геннадий Соломонович Рубинштейн, ученик и близкий сотрудник Леонида Витальевича Канторовича. Надо сказать, что это не я его выбрал (я склонялся в студенческие годы к геометрии), а он сам поинтересовался моим положением (а меня тогда исключили из комсомола и хотели и из университета исключать некие люди с особой прозорливостью и чувством будущей опасности). Он проставил нужные зачеты, осуществил все формальности и мне его внимание и поддержка очень помогли.

Что касается направления исследований, предложенного Г.Рубинштейном, оно было, как я теперь понимаю, масштабным и отвечающим моему интересу к синтетическим вопросам математики.

В дальнейшем мне довелось работать над разнообразными аналитическими задачами более абстрактной природы, относящимися к теории линейных и нелинейных операторов в функциональных пространствах.

Последние же двадцать лет я занимаюсь весьма перспективным новым направлением, известным под названием нестандартные методы анализа и занимающим пограничное положение между логикой и анализом.

— Семен Самсонович, не могли бы вы коротко охарактеризовать нынешнее состояние математических наук в СО РАН?

— Мы имеем счастье наблюдать и сопутствовать творчеству таких выдающихся теоретиков, как А.Боровков, С.Годунов, Ю.Ершов, Ю.Решетняк; в Академгородке работают сильные коллективы прикладных математиков, руководимые М.А.Лаврентьевым и Л.Овсянниковым. Будем надеяться, что так будет еще долгие годы. Однако время неумолимо...

Неплохо дело обстоит с математиками от 45 до 55 лет, хотя это возраст скорее для профессорской, чем исследовательской деятельности в нашей науке молодых.

К сожалению, слой ученых в самом творческом возрасте от 30 до 45 лет в настоящее время обескровлен и перспективы его восполнения не просматриваются. Дело в том, что, конечно, по-прежнему появляются талантливые молодые люди, но никаких перспектив мало-мальски приемлемой жизни здесь нет и мы все, кто постарше и повлиятельнее, стараемся помочь в их трудоустройстве на Западе.

— Что вы можете сказать положительного или отрицательного о творческих связях ученых вашего института с зарубежными коллегами? Не потерял ли Институт математики свои прежние позиции там?

— Интеллектуально мы неотъемлемая часть мирового математического сообщества, и речь идет в этом смысле не о "творческих связях", а об участии в едином научном процессе. В этом плане мало что изменилось — в общем пока глобальной и необратимой провинциализации и последующего "устойчивого развития" не наблюдается, хотя к тому идет и, скорее всего, это уже не за горами.

Для мировой науки совсем неважно, в какой стране получен новый результат, а для конкретного ученого это ох как важно. Зарплата ученых в России нищенская, а правительство и законодатели, осознанно или неосознанно — ведут последовательную линию на сворачивание науки и образования в стране.

Приемлемые деньги можно получить, только работая на Западе. Просто так и гастролерам там не платят (за редкими исключениями). Платят либо за то, что вы кому-то что-то пишете, либо за то, что вы читаете лекции. Первое обычно противно, а второе требует переезда на постоянное место жительства туда, где вы должны работать. Вот и вся конструкция "вымывания" математических мозгов... Я — пример нетипичный — чтобы не уехать, зарабатываю здесь бесконечной редакторской и переводческой деятельностью для зарубежных издательств. Таких возможностей в нашей стране совсем немного и всем ученым не хватит. Неправда, что зарабатывание денег не отвлекает меня от научного творчества. Отвлекает, и — весьма!

— Какое у вас отношение к нынешней власти? Не возвращается ли Россия к воспроизводству единовластия?

— Ответ на первую часть вопроса очевиден: я к нынешней власти не отношусь.

Не сложен и ответ на вторую часть: Россия никуда не возвращается, так как время необратимо. Обсуждая подробнее вектор нынешних перемен, будем руководствоваться проверенным временем указанием А.К.Толстого:

"Ходить бывает склизко
По камешкам иным,
Итак, о том, что близко,
Мы лучше умолчим."

— Семен Самсонович, спасибо за беседу. Я очень сожалею, что газетный вариант интервью не позволяет опубликовать его полностью.