...СРЕДЬ МИРА СПЛОШНЫХ ТЯГОТЕНИЙ
И.Перцовская.
Константин Иванов --
"Избранные стихотворения"
На излете 1998 года в Новосибирске вышла в свет книга Константина
Иванова "Избранные стихотворения" (Новосибирск, фирма "Издатель",
1998 г.). Этот современный русский поэт почти незнаком широкому
читателю. В Академгородке любители поэзии больше знают его как
издателя компьютерного литературного журнала "Верхняя зона".
Появившаяся книга "безымянного" автора, как сообщается в
предисловии к однотомнику, -- незваный гость, отвлекающий от дел,
требующий внимания.
Редакция посчитала необходимым поцитировать предисловие,
написанное Алекс. Авдеевым (г.Калининград), тем более, что его
интересная статья усиливает значение творчества Константина
Иванова в контексте современной русской поэзии.
"...Книга выпущена автором в полном одиночестве, без опоры на
литературные круги и общественное мнение, без санкций
общепризнанных авторитетов. Являющаяся таким образом, она
выглядит беззаконно, и самый благосклонный взгляд, который может
быть брошен на нее первым встречным, это отношение к ней как к
любительской поделке, предназначенной быть раздаренной на память
друзьям и знакомым.
До некоторой степени "виноват" в этом и сам автор, смолоду -- лет
двадцать назад -- выбравший путь эскапизма и аутсайдерства.
Крайний противник любого, самого минимального литературного
функционерства, не пожелавший ни участвовать своим пером в общем
коммунистическом деле, ни пресмыкаться перед литературными
генералами, ни даже заигрывать с сержантами и старшинами, что
всегда охотно делала непризнанная пишущая братия, Константин
Иванов обрек себя на неуютное самостояние -- эдакое
безгарантийное существование, своеобразный эксперимент на
выживание. Внешним следствием и проявлением этой позиции были его
уход из журналистики и более чем десятилетняя работа сторожем --
годы тихого уединенного труда над собой, когда окончательно
сложился и окреп его талант.
...В том духовно децентрализованном мире, где мы находимся, это,
может быть, и есть самая естественная и достойная позиция для
независимого и самобытного духа".
Нам кажется, что за последние годы "Избранные стихотворения"
Константина Иванова -- первая поэтическая книга, изданная на
высоком полиграфическом уровне. Отпечатана она в типографии НИЦ
"Сибирский хронограф".
Я -- потребитель, например, не только поэзии, но и воздуха. И
если там -- сплошная окись углерода, то я не просто не хочу этим
дышать -- не могу. Поэзия -- реальность. Реальность -- ее
вдохнешь, и можно жить дальше.
Мы -- каторжники на галере,
Шипит соленая вода
Поют бичи легионеров
Про радость рабского труда.
Нам музыкою -- звон цепей,
Колоколов кандальных фуга.
Нам снятся маковки церквей
И сень родительского круга.
Корабль в гавань прибежит.
Но не для нас с тобою отдых.
Наш путь в грядущее лежит
Через сырой и плотный воздух...
За легионом легион
Пройдет надсмотрщиков сословье,
И мы развеем этот сон
Надеждой, верой и любовью.
Наступит миг -- и кораблю
Откажут пристани в причалах.
И ветер будет дик и лют,
И выйдут из тумана скалы!..
Тогда навстречу смерти встань,
Приветствуй в хаос возвращенье --
Слепонемая жизни рань
Поймет твое предназначенье!..
И снова радуга слепит,
И режет ухо скрип уключин.
И бурей океан грозит,
Ударами весла измучен.
Книга Константина Иванова, из которой эти стихи, -- удивительна.
Впервые за долгие годы я вижу книгу стихов, которая создается
набело, с чистого листа, не перепевом и оглядкой, а одиночеством
творца -- не в обществе -- во вселенной.
Cомнение в себе, сомненье в мирозданьи --
Два сумрачных крыла, подъявшие меня.
Два сумрачных крыла, две раны у сознанья,
Две шпоры на боках крылатого коня.
Смятенье, скорость, ночь -- приговоренный к казни,
Пытаюсь убежать дамоклова меча...
Но замкнут круг слепой. Божественной приязни
Мне не поймать уже живящего луча.
Все гуще ночь кругом, все гибельнее гонка,
Привычен хруст костей упавших от погонь...
И хоть еще мой вопль пока не слышен громко,
Но гневно говорит, горит во мне огонь...
Затопившая мир трясина релятивизма, когда все хорошо и все плохо,
-- это самозащита от необходимости выбора судьбы. Это уютно и
опасно для жизни и смертельно для поэзии. И русская поэзия --
после самоубийственной мощи Маяковского, после божественного
клекота Мандельштама, после -- последнего пробалтывания к истине
-- Бродского -- оказалась после конца прекрасной эпохи. Мы
вернулись -- к Тредиаковскому. Нам надо начинать все сначала.
Впереди -- Державин или ничего. И, может быть, -- где-то в
ненашей дали -- вновь гармония Пушкина. Я считаю, что книга
Константина Иванова -- это остров в трясине, с которого
начинается (начнется!) тропа. И некая косноязычность, "хруст
костей упавших от погонь", например, лишь подчеркивает эту
первичность, "начальность". Нас ждет переход -- но куда?
От душных пажитей Гошена
Мы переходим на Синай...
В глазах еще кровавый рай,
И нас страшит еще измена
Своим надсмотрщикам и псам,
И плачут плечи по бичам...
Нам сорок лет бродить в пустыне...
И придорожные гроба
Означат шествие к святыне
Полупрозревшего раба.
Взгляд горизонтом не труди,
Ты не увидишь эту землю...
Но Свет, идущий впереди,
Твоей заброшенности внемлет...
Мы на недолго поверили в политику, в "сейчас". Я не говорю, что
политикой не надо заниматься. Очень надо. Политикой не надо
заниматься в поэзии. И политические выкрики в "Избранных
стихотворениях", как мне кажется, во многом случайны. Пока не
переходят на уровень глубокого постижения личности (впрочем,
личности ли? лица? фигуры?) человека в политике. Я отсылаю
читателя к стихотворению "Шеф КГБ иконы собирал", которое надо
прочесть и надо прочесть целиком. Но сейчас, в тяжелую раннюю
рассветную пору, которая манит больше назад к ночи, чем вперед к
свету, -- на что опереться -- и как идти?
Есть какая-то легкость в руке и в очах...
Даже странно -- средь мира сплошных тяготений.
Непонятно: прозрел или тычусь впотьмах,
Надо мною -- летучая мышь или гений?
Может, взгляд лунатически внутрь глядит,
И чердачная пыль -- за космический облак?
И мерзавка-судьба свои карты крапит,
И гогочет ее прихлебателей шобла?..
Только брось опасенья! Ступай на карниз,
Чтоб увериться, что дерзновенью улик нет...
Лишь когда ты забудешь, где верх и где низ,
Смерть тебя мимоходом случайно окликнет.
Разложение плоти поэзии, происходящее повсеместно, -- это не
только российское явление. Легкость верлибра, соблазнившая
англоязычную поэзию, вызвала к жизни стихи для пишущих и лишила
поэтов читателей -- сотворцов. Уже давно, начиная, быть может, с
Роберта Фроста, американская поэзия лишилась серьезного, но
широкого читателя. С того времени, как Бродский вышел на
безграничное пространство стиха, который может длиться сколь
угодно долго, возникла эта опасность и для поэзии русской, а
потом, после его смерти, после крушения вертикалей официальных и
неофициальных, поэзия в России оказалась в трясине перепевов и
пересмешек, лишившись того, что "не читки требует с актера, а
полной гибели всерьез". И -- присоединилась к общему хаосу. Мир
становится единым, и мы -- неотъемлемая его часть. Страх,
заставляющий нас хвататься за призрачную веру в кумиров, ведет
нас к предательству главного в себе и мире.
Верят -- флейте, опаленной
В инквизиторском огне.
Верят -- красной, обагренной,
Даже сорванной, струне.
Верят, даже обжигаясь
Вдрожь о лезвие страниц.
Верят, жажде жить пугаясь,
Перед сфинксом рухнув ниц.
Потому, перерастая
В звук свободный на лету,
Наблюдай: воронья стая
Приближается к кресту...
От просто человека и в особенности от человека, решившегося на
творчество, требуется одновременно вобрать в себя все это,
объединить, понять -- и преодолеть. Отбросить наше единственное
оружие -- иронию, разжать кукиш в кармане, вместо того, чтобы
вынимать его с радостным хихиканием. Остаться безоружным.
Творец, косноязычие прости --
Мной правит страх, и путь к Тебе неведом...
Я не пойду за клобуками следом,
Тебя люблю, но нет к Тебе пути.
Прости, что я талдычу об одном --
Бьет по рукам и режет сердце смертность,
Не радуют индийская инертность
И европейский инвалидный дом.
Прости меня, что некуда идти --
Ведь я родился снова до потопа...
Константин Иванов -- серьезен. Это делает его уязвимым. Но это
дает и надежду.
В рождественской небесной шири
Луны горящее окно
Из холодов моей Сибири
Как будто в рай отворено...
Не лги, что мир -- развалин груда.
Ведь, как и я, мой брат Христос
Смотрел в пустыне после гроз
В светящееся это чудо...
Прочитайте эту книгу.
стр.
|
