НЕ КАЖДОМУ В ПАРИЖЕ ЖИТЬ УДАЧА
Пока одни российские ученые пытаются доказать правительству и
президенту, казалось бы, очевидное: Россия без фундаментальной
науки окончательно потеряет свои позиции в мире, а чтобы этого не
случилось, нужно ее нормально финансировать, в том числе и
достойно оплачивая труд ученых, другая часть эти проблемы для
себя решила, выехав за рубеж. Цивилизованные страны Европы, Азии,
Америки давно оценили уровень исследователей из новосибирского
Академгородка и готовы брать их в неограниченном количестве.
Сколько ученых, выпускников НГУ покинули страну, никто не считал,
но на прошедшем в конце 2004 года Общем собрании СО РАН в
выступлении ректора НГУ члена-корреспондента РАН Н. Диканского
прозвучало, что только программистов уехало порядка 400.
В. Садыкова
Как складывается их жизнь там, с какими трудностями им пришлось
столкнуться, нашли ли они на чужбине то, чего безуспешно
добивались на Родине? Я думаю, читателям интересно узнать о
судьбах своих соотечественников, многие из которых поддерживают
связи со своими коллегами, бывают в Академгородке, участвуют в
конференциях и совместных научных проектах. Нам удалось
договориться об интервью с несколькими бывшими сотрудниками ННЦ,
уехавшими за рубеж. Всем им были предложены одинаковые вопросы.
Первым прислал свои ответы по электронной почте Александр
БУТОРИН, уже двенадцать лет живущий во Франции.
— Александр Сергеевич, напомните, пожалуйста, в каком году вы
закончили НГУ и где работали до отъезда?
— Я закончил факультет естественных наук НГУ в 1973 году и
распределился в отдел биохимии Новосибирского института
органической химии стажером. В 1975 году перешел на должность
младшего, а затем старшего научного сотрудника ВНИИ молекулярной
биологии (ныне ГНЦ биотехнологии и вирусологии «Вектор»). С 1976
года в течение 8 лет возглавлял лабораторию в этом институте. В
апреле 1983 года вернулся в Академию наук, в отдел биохимии
(Институт биоорганической химии). Там работал до 1992 года в
должности старшего научного сотрудника лаборатории биохимии
нуклеиновых кислот. На стажировке за рубежом был дважды — восемь
месяцев в Институте молекулярной и клеточной биологии
Национального Центра научных исследований Франции (г. Страсбург),
полтора года в Лаборатории биофизики Национального Музея
естественной истории (Париж, Франция).
— Основная причина, по которой вы решили уехать из России?
— Невозможность работать по специальности, чувство полной
ненужности родному государству вследствие резкого падения
финансирования науки в начале 90-х годов. Отсутствие перспектив
на улучшение ситуации в ближайшие годы, особенно после отпуска
цен в начале 1992 года.
В 1990 году я приехал со стажировки во Франции, которая прошла
очень удачно, с новыми результатами, планами и идеями; привез с
собой нужные реактивы и клеточные культуры и был полон желания и
сил работать в родной стране и для родной страны. Надо заметить,
что я отклонил два предложения директоров иностранных лабораторий
остаться у них: одно из них было сделано в конце 1989 года
директором Института Фридриха Мишера в Базеле (Швейцария), а
второе — незадолго до моего отъезда из Франции директором
Лаборатории биофизики, непосредственно в которой я работал. Но я,
повторяю, был полон решимости вернуться в Академгородок и родной
институт. Тем горше было разочарование по возвращении.
Сразу же после приезда я обнаружил, что выполнить намеченные
планы не смогу. Достаточно сказать, что из-за нерегулярных
поставок азота возникла реальная угроза гибели моих клеточных
культур, с таким трудом вывезенных из Франции. Кончались
реактивы, материалы, среды, а купить их было не на что и негде. К
середине 1991 года я пришел к выводу, что единственное занятие,
которым можно было заниматься в лаборатории без проблем — игры
на компьютере. Мне было жаль тратить на это свое время и свою
квалификацию.
Сыграл роль и психологический фактор. К контрасту между
обеспечением науки во Франции и в Советском Союзе я уже был готов
по опыту моей первой зарубежной стажировки. К чему я не был
готов, так это к контрасту между состоянием родного института и
науки в России до моего отъезда на стажировку в 1989 году и после
моего возвращения в конце 1990 года. Столь быстрой деградации я и
представить себе не мог. Соответственно изменились и отношения
внутри лаборатории. Ко мне стали относиться не как к коллеге и
сотруднику, а как к «лишнему рту», который требует вернуть ему
уже занятое пространство и распределить на него уже поделенные
скудные ресурсы. К тому же, меня осуждали открыто за «глупый
поступок» — за то, что я имел возможность остаться работать за
рубежом, но этой возможностью не воспользовался.
Нельзя проигнорировать и тот факт, что в начале 90-х годов
научный сотрудник никак не мог прокормить на свою зарплату семью
из четырех человек, поскольку реальные доходы упали ниже уровня
бедности. Так что ставшее нищенским существование тоже толкало из
страны.
Уезжая в 1992 году, я еще не был уверен, что это насовсем. Однако
решение директора института биоорганической химии уволить меня
официально из института на следующий день после моего отъезда
вынудило меня исключить из своих планов возвращение в институт.
Были и личные причины, но они скорее второстепенны.
— Какие проблемы и трудности пришлось вам преодолевать в первое
время (быт, язык, общение, работа)?
— Не знаю, как в других странах, а во Франции главная
трудность — это тяжелая бюрократия. Нужны неимоверные усилия, чтобы,
приехав даже с легальным статусом, реально легализоваться в
стране и получить вид на жительство. Заполнение сотен бумаг,
многочасовые очереди в префектурах, полное несоблюдение сроков
выдачи документов, все новые и новые требования, предъявляемые
префектурой — через все это пришлось пройти, чтобы лишь в 1996
году получить десятилетний вид на жительство, некоторую гарантию
стабильности во Франции.
Поскольку я сохранил российское гражданство, то обязан, как
минимум раз в пять, лет контактировать с Генеральным консульством
Российской Федерации в Париже для обмена паспорта. У меня
создалось впечатление, что для консульской службы мы не столько
граждане страны, интересы которых надо защищать, сколько
назойливые посетители, которые мешают спокойно жить. Общение с
консульской службой, многочасовые очереди у ворот посольства,
неуважительное отношение к посетителям, многомесячные задержки с
выдачей паспортов — вот еще одна сторона трудностей эмигрантской
жизни во Франции.
Бытовых трудностей у меня практически не было. Очень помогли
французские коллеги. Мне быстро удалось снять квартиру под
Парижем, а мои друзья привезли все необходимые в быту вещи из
своих запасников. Кое-что (холодильник, стиральную машину)
пришлось по дешевке спешно приобрести в магазинах подержаных
вещей на аванс, выданный мне руководством лаборатории. Так что
материальных проблем не было. Социальное страхование и банковский
счет были у меня с 1989 года, и здесь никаких проблем также не
возникло.
Поскольку французский язык я выучил до достаточно хорошего уровня
за первые три месяца моего постдокторского стажа, языковых
проблем передо мной тоже не стояло. Первые пару лет были
некоторые проблемы с письменным французским языком (написание
проектов и отчетов, заполнение документов), но секретарь
лаборатории всегда охотно корректировала мои тексты, а коллеги
никогда не отказывали в своей помощи.
Не было проблем и с общением. Я быстро нашел общий язык с
подавляющим большинством коллег по лаборатории, со многими из них
поддерживаю приятельские отношения. Менталитет французов, хотя и
отличается от российского, но не так уж значительно, и если
соблюдать некоторые писаные и неписаные правила общения и уважать
нравы и обычаи принимающей страны, адаптироваться и входить в
контакт с французами (как, впрочем, и с выходцами из других
стран, работающими в нашей интернациональной лаборатории) не
составляет никакого труда. Конечно, нужно отказаться от часто
присущей россиянам привычки «жить скорее по исключениям, чем по
правилам». Нужно научиться гораздо более четко разграничивать
служебные и личные отношения и поступки, личную и государственную
собственность. Нужно быть законопослушным. Нужно отказаться от
того безудержного коллективизма, к которому нас так старались
приучить в советские времена. Несомненно, для каждого человека
адаптация в чужой стране — вопрос индивидуальный, я могу лишь
сказать, что для меня лично этот вопрос практически не стоял.
Надо еще отметить, что доброжелательность, предупредительность и
порядочность по отношению к другим людям, готовность помочь в
сложных ситуациях в местах общественного пользования, в
магазинах, на транспорте являются характерными чертами
воспитанных французов, что приятно поражает при приезде в эту
страну. Надо лишь набраться терпения при общении с бюрократами.
Работа сразу же пошла, и пошла хорошо, что выразилось и в
публикациях, и в участии в международных конференциях. Моя
кандидатская диссертация (диплом, выданный МГУ) была признана
здесь специальным Межуниверситетским Советом, занимающимся
вопросами эквивалентности иностранных дипломов. Более того, я был
освобожден от специального экзамена на право руководить научной
работой (habilitation), который обязан сдавать во Франции любой
доктор наук, если он хочет продвинуться в своей научной карьере.
Некоторое чувство неуверенности до 1995 года придавала
нестабильность ситуации с работой: сначала мне была предоставлена
временная позиция в Музее на 6 месяцев, потом — стипендия
Национального агентства по изучению СПИДа на 2 года. Несколько
попыток поступить на постоянную работу в Национальный центр
научных исследований или в Национальный институт здоровья и
медицинских исследований не удались. Наконец, в начале 1995 года
я заключил бессрочный контракт с французским филиалом
американской фирмы «Джента». Однако в конце 1996 года я снова
вернулся в Музей по настоянию руководителя Лаборатории биофизики,
на сей раз удачно прошел конкурс на замещение вакантной должности
профессора и получил статус государственного служащего со всеми
его гарантиями.
— Сколько же времени ушло, чтобы почувствовать себя «своим среди
чужих»?
— В 1989 году мне понадобилось меньше месяца, чтобы
почувствовать себя во Франции «своим». Надо, правда, прибавить
сюда еще два месяца, ушедшие на освоение языка. Без знания
французского языка (даже со знанием английского) во Франции
делать нечего, разве что на Эйфелеву башню в качестве туриста
забраться. Но через три месяца я уже полностью освоился и не имел
никаких комплексов неполноценности.
В 1992 году я приехал на знакомое рабочее место, в знакомую
лабораторию, попал в знакомый и доброжелательный коллектив,
приступил к работе, которой занимался до этого, восстановил
контакты с друзьями прежних лет. В общем, «своим среди чужих»
(если отвечать в терминах заданного вопроса) я почувствовал себя
сразу.
— Как вы оцениваете свои научные результаты, полученные во
Франции?
— Считаю, что во Франции моя профессиональная квалификация
значительно возросла. Я, химик по специальности, попал в
лабораторию биологического и биофизического профиля, в среду
чистых биологов и физиков. Пришлось углубленно заняться
биологией, генетикой, освоить технику клеточных культур. Что
касается профессиональных результатов, то более сорока публикаций
в международных научных журналах, в том числе четыре больших
обзора, два из них — в монографиях, участие в нескольких
десятках международных конференций, руководство международным
проектом ИНТАС в 2001-2004 годах, руководство несколькими
дипломными и постдокторскими работами и участие в руководстве
двумя диссертациями говорят сами за себя.
Чувствую себя полезным и нужным своей лаборатории. Фактически,
будучи единственным в лаборатории специалистом по органической
химии нуклеиновых кислот, являюсь ответственным за химическую
часть работ в лаборатории. В этом отношении я очень благодарен
пройденной мной школе органической и биоорганической химии в НГУ,
в Институте биоорганической химии СО РАН и в «Векторе», моим
преподавателям и научным руководителям.
Самую глубокую благодарность я испытываю к моему учителю в науке,
доктору биологических наук Станиславу Константиновичу Василенко.
Все, что знаю и умею, я получил от него.
— А как насчет ностальгии?
— Конечно же не хватает родных, друзей и близких, оставшихся в
России или уехавших в другие страны. Не хватает родного языка, на
французском я уже никогда не смогу выразить себя так, как на
русском. Надо заметить, что здесь пришлось оставить свои
литературные эксперименты и увлечение театром — здесь они
практически никому не нужны и не понятны. Не хватает того
простого и легкого общения «на кухне», к которому мы так привыкли
в России — когда в любое время для друга ты желанный гость.
Думаю, что такие времена и отношения и в России теперь ушли в
прошлое. Ностальгия, однако, заметно смягчается тесным
сотрудничеством с институтами Российской академии наук,
«Вектором», университетскими лабораториями и частыми поездками в
Россию.
— Что все-таки по вашему мнению важнее для человека: условия
работы, зарплата, комфорт, безопасность, общение, друзья,
близкие?
— Это зависит от самого человека. Сколько людей, столько и
приоритетов. Для меня лично все эти факторы важны в одинаковой
степени. Повторю однако, что на Запад я переехал все-таки в
поисках нормальных условий работы и возможности творчески себя
реализовать.
— Чем занимаются члены вашей семьи?
— Жена — экономист, работы по специальности, тем более
постоянной, здесь не нашла, работает по временным контрактам.
Старший сын учится на юриста в Сорбонне. Младший решил проявить
самостоятельность и зарабатывает себе на жизнь сам.
— Ваши планы: остаться или все-таки когда-нибудь возвратиться в
Россию?
— В настоящий момент я очень доволен условиями работы и
коллективом, своим личным положением в лаборатории и всеми
возможностями, которые я здесь имею для реализации творческого
потенциала, чувствую себя нужным и полезным. Лучших условий я,
пожалуй, никогда и не имел. Кроме того, положение
государственного служащего и постоянная позиция в штате
Министерства образования и науки Франции дают мне определенные
гарантии от риска потерять работу, что становится важным фактором
в моем возрасте. Поэтому пока нет никаких планов менять место
работы даже в пределах Франции. Думаю работать здесь, как
минимум, до выхода на пенсию (по достижении 65 лет). А в
постпенсионный период — посмотрим, не исключаю и своего
возвращения. А российским коллегам я помогал и буду помогать
самым тесным сотрудничеством, поиском дополнительного
финансирования и руководством совместными проектами, такими, как
европейские проекты или ИНТАС.
Если ли в России будет проведена предлагаемая нынешним министром
науки реформа, направленная, как мне видится, на полное
уничтожение фундаментальной науки в стране, думаю, что даже те,
кто хотел бы вернуться в Россию, от этого намерения откажутся. А
ряды наших соотечественников за рубежом значительно пополнятся.
стр. 6
|
