ВОЙНА ДЛЯ КАЖДОГО И ВСЕХ
Четыре грозовых военных года на каждом оставили свои отметины — на тех, кто воевал, кто в тылу работал на победу, на детях. В книге «Картинки войны» доктор геолого-минералогических наук Ю. Шербаков рассказывает о жизни во время войны, в оккупации (в 1941-м ему было 14 лет). Предлагаем вашему вниманию главу «В немецком госпитале».
Прошла пара недель после моего возвращения из Таганрога (в Ростов — ред.). И однажды, уже в октябре у меня возникло желание пройти в центр города и пару часиков погулять. Итак, с двумя соседскими ребятами, моими сверстниками, отправились без определенного плана по Буденновскому в сторону Садовой. На углу Пушкинской, у аптеки, были остановлены полицейскими, потребовавшими предъявить документы. У каждого из нас были с собой метрические свидетельства. Забрав их, полицаи повели нас в противоположную сторону от дома и, как оказалось, на биржу труда. Передав метрики в одно окошечко, полицаи сказали, что нас, когда надо, вызовут и ушли.
Мы стали ждать. Находившийся рядом человек авторитетно заявил, что в результате недобора рабочей силы есть распоряжение провести дополнительную мобилизацию молодежи в Германию. Вскоре из микрофона мы услышали свои фамилии и номер окошечка, к которому следует подойти. Сотрудница биржи передала наши метрики немецкому сержанту, а нам велела следовать за ним. У тротуара стояла крытая брезентом машина, нам было велено подняться по лесенке в кузов. За нами захлопнулась дверь. Сержант сел в кабину, и машина тронулась. Мы так и решили, что нас повезут прямо в Германию. Но в Германию машина не пошла, всего через несколько минут остановилась во дворе РИСИ — Ростовского инженерно-строительного института, в Ткачевском переулке, где мне довелось уже после войны пару лет проучиться. Нам было велено из машины выйти. Было объявлено, что мы мобилизованы для вспомогательных работ в размещавшихся здесь тогда двух больших корпусах германского военного госпиталя. Одному предстояло целыми днями чистить и убирать все туалеты в обоих корпусах, другому — чистить сапоги всему персоналу и ходячим раненым, а мне с семи часов утра и до семи часов вечера таскать шлак из расположенной под главным корпусом кочегарки и ссыпать его в яму на задворках госпиталя. В госпитале начался отопительный сезон. Метрических наших нам не вернули, но выдали удостоверения, чтобы мы могли в темное время суток находиться на улице по пути на работу, а вечером — с работы домой.
Произошло это событие 20 октября 1942 года, память о чем закреплена на моем «Свидетельстве о рождении» в виде германского штампа: REGISTRIERT — Arbeitsbehorde Rostow/D.
Работать надо было с утра до вечера и в промежутках между носилками шлака рубить дрова для кухни. По вечерам, крайне уставшие, брели мы по темным улицам домой, предъявляя по несколько раз патрулям свои аусвайсы, а утром, тоже еще затемно, шли назад в госпиталь. Не явиться туда означало, по крайней мере, лишиться своих метрических удостоверений, а это было равносильно положению вне закона. Такое положение в оккупации было крайне опасным и могло стоить жизни, потому мы продолжали работать без выходных что-то порядка двух-трех месяцев. После этого, выдав на руки по несколько десятков марок, аккуратный немец вернул нам метрические и сказал, что дальше мы можем работать как вольнонаемные, а не мобилизованные и получать большую зарплату и паек. Если же мы этого не желаем, то можем более на работу не приходить. Впечатлений от госпиталя мне было более чем достаточно. Греющиеся на осеннем солнышке ходячие раненые, обгоревшие танкисты, огромные рыжие финны, неизвестно как оказавшиеся в столь далеком от севера Ростове и однажды увиденные мной русские солдаты в черной форме немецких танкистов из дивизии СС «Великая Германия». Эти солдаты просили нас достать им что-нибудь почитать по-русски. О войне, боях, своей измене они ничего не говорили, а мы и не спрашивали. Но наибольшее впечатление на меня произвел тогда мой напарник по носилкам со шлаком. Это был молодой выздоравливающий после ранения немецкий солдат Вальтер фон… то ли Мюльбах, то ли что-то с этим очень близкое и созвучное, но не помню точно.
Младший сын одного из крупных нацистских деятелей Саксонии, он оказался в своей семье «уродом» и, вступив незадолго до войны в партию Тельмана, встретил известие о начале войны с Польшей, уже сидя в тюрьме. Несмотря на высокий партийный пост своего отца и на принадлежность к древнему роду, в тюрьму он попал за антигитлеровские выступления. Благодаря хлопотам отца и в соответствии с указом Гитлера о том, что верной службой Германии можно искупить свои политические заблуждения, Вальтер был из тюрьмы освобожден и отправлен сперва в учебный военный лагерь, а затем в действующую армию, которая стягивалась в Польше близ нашей границы.
В первый день войны он пересек эту границу на велосипеде, вскоре был легко ранен. Через пару месяцев он снова в строю. Но на этот раз благодаря своему гвардейскому сложению, имени, положению отца и ранению, которое, как считается, вполне реабилитировало его, Вальтера зачисляют в войска СА — Allgemeinte (общие). Это страшные войска. Они не воюют на фронте, как ваффен СС, но занимаются в основном репрессиями. И вот Вальтер в Крыму, и первое ему поручение — расстрел группы евреев, где-то возле Симферополя.
— При виде толпы испуганных, а частью даже спокойных внешне людей, стариков, женщин, молодых красивых девушек, — говорил мне Вальтер, сидя рядом со мной на поставленных боком пустых носилках в кочегарке, — у меня перехватило горло от ужасной мысли, что я их обязан всех расстрелять.
Вальтер замолчал и опустил голову.
— Ну а что же было дальше? — спросил я его, вспомнив сразу же, как и мне пришлось стоять у стенки штаба СКВО под дулами двух автоматов, и то ощущение пустоты, которое при этом возникло, и ту надежду, что пуля не пробьет руку, приложенную к сердцу за отворотом курточки.
— А дальше, — продолжал Вальтер, — я их вывел за город и всех распустил, сказав им, чтобы шли куда хотят, но только не домой, и чтобы никому о происшедшем не рассказывали и немецким властям не попадались. Большего я для них сделать не мог, но, к сожалению, один из двух солдат, которые должны были участвовать под моим началом в этой экзекуции и вначале подчинились мне, казалось, охотно, потом меня предал. Дальше было мое разжалование, заключение, суд и смертный приговор, замененный штрафным батальоном.
При осаде Севастополя Вальтера цепью приковали к тяжелому пулемету, установленному в воронке от бомбы. У этого пулемета он вскоре был тяжело ранен и не помнит, как оказался в госпитале. При передислокации госпиталя его не отправили в Германию, как большинство раненых, а перевезли сначала в Мариуполь, а затем в Ростов, где он после выздоровления и в ожидании определения своей дальнейшей судьбы начальством таскает со мною шлак.
Рассказ этот внес ясность в содержание и смысл объявления германского командования, которое недавно было расклеено по стенам ростовских домов. В этом объявлении говорилось, что в последнее время все более учащаются проявления шовинизма со стороны русского населения по отношению к еврейскому. Чтобы обезопасить евреев от русских шовинистов, германское командование решило вывезти их в специальные районы Западной Украины и Белоруссии. Для этого было велено всем евреям прийти в определенный день к 10 часам утра в свои районные пункты сбора. Названия районов при этом были сохранены в объявлении прежние — Ленинский, Железнодорожный, Октябрьский и др. С собой было велено взять только самое необходимое и продуктов на три дня. Заканчивалось объявление предупреждением, что за неявку в назначенные пункты и время — расстрел на месте.
О том, что произошло в действительности, мы узнали лишь после освобождения Ростова, когда в противотанковых рвах было раскопано около (или более) 20 тысяч трупов. Помимо евреев в оккупации пострадали в Ростове еще многие люди. Значительная их часть была взята немцами по доносам. Однако данные о каких-либо репрессиях тщательно скрывались. Но когда пришли наши, то в тюрьме была обнаружена масса погибших. И очень многие из них были опознаны родственниками.
Фото Е. Пузанова
стр. 6
|
