«НЕ ГОВОРИ С ТОСКОЙ: ИХ НЕТ,
НО С БЛАГОДАРНОСТИЮ: БЫЛИ»
15 января 2013 года не стало Елены Константиновны Ромодановской. Она была не только одним из светил отечественной славистики, но и человеком разносторонних интересов и талантов, замечательной рассказчицей и собеседницей, заботливой наставницей своим ученикам.
Из официальной справки:
Выдающийся учёный, член-корреспондент РАН (1991), доктор филологических наук (1988), профессор (1992), зав. сектором литературоведения ИФЛ СО РАН (1992), директор Института филологии СО РАН (1998). Е. К. Ромодановская родилась 6 марта 1937 года в Ленинграде. Окончила Ленинградский государственный университет (1959) и аспирантуру Пушкинского Дома (1964–1967), её учителями были учёные-литературоведы, известные своими трудами по истории древнерусской литературы в стране и за рубежом —
И. П. Еремин, Л. А. Дмитриев. Опыт текстолога, литературоведа, филиграноведа и археографа она получила в Секторе (Отделе) древнерусской литературы Пушкинского дома, которым руководили сначала В. П. Адрианова-Перетц, затем Д. С. Лихачёв. Профессиональное мастерство, полученное в ленинградской/петербургской филологической школе, она активно использовала для становления и развития филологической науки в Новосибирском научном центре.
Здесь работа Е. К. Ромодановской началась в секторе истории феодального периода, куда входила Археографическая группа, возглавляемая Н. Н. Покровским. Ранняя «сибирика», т.е. литература начального периода освоения Сибири была в то время большей частью «белым пятном». Елена Константиновна, как и её коллеги в секторе, углубилась в местную проблематику, не забывая, однако, о её неразрывной связи с общерусским историко-литературным процессом.
Н. Н. Покровский: В 1960-х гг. мы следовали принципу: не замыкаться только в региональной тематике, обязательно исследовать общерусские процессы и их влияние на Урал и Сибирь, а также уметь ставить на сибирских темах проблемы литературы, культуры, общественного сознания всей нашей страны. Соответственно, с самого начала Елена Константиновна целенаправленно и успешно делила сферу своих интересов: с одной стороны на сибирское летописание, литературное творчество тобольских архиереев, сибирские повести и сказания о местных святых, иконах, городах, а с другой — на такие явления общерусской литературы как возникновение беллетристики, театральной драматургии, повестей о «гордых царях», издревле привлекавших внимание анонимных авторов памятников мировой и отечественной литературы.
Когда человек уходит, те, для кого он был значим, говорят о нём. Елену Константиновну вспоминают многие... Планируется мемориальный сборник статей, посвящённый ей. В нём будут и воспоминания коллег и учеников.
Дела Е. К. Ромодановской говорят сами за себя. Такие масштабные труды как «Словарь-указатель сюжетов и мотивов русской литературы» или монография «Римские деяния» на Руси...» — явления, которые не могут остаться незаметными в науке. Но в воспоминаниях, которые мне довелось прочитать, постоянно звучит мотив неразрывности человеческой и научной состоятельности Елены Константиновны. Видимо, роль личности в истории всё-таки велика.
Начало пути
Н. С. Демкова: Я, может быть, лучше других помню начало пути Елены Константиновны в науку: мы учились вместе, на одной и той же кафедре филологического факультете ЛГУ — и даже почти в одно и то же время, с интервалом в пять лет. Крошечная аудитория на втором этаже родного факультета, где осенью 1955 г. профессор М. О. Скрипиль читал нам, весьма немногочисленной аудитории энтузиастов, долгожданные лекции о русских житиях. Аудитория только-только вмещала пятерых, самого Михаила Осиповича и его четырёх слушателей: Лену Ромодановскую, Сашу Панченко, Гелю Зыкова и меня, Наташу Сарафанову, тогда уже аспирантку кафедры русской литературы. Других спецкурсов или семинаров «по древности» в те времена не было, и консультации с нашим общим научным руководителем, профессором И. П. Ерёминым, перед авторитетом которого мы обе благоговели, были индивидуальными.
Занимаясь древней литературой практически в одиночку, мы с завистью слушали рассказы профессора Г. А. Бялого о знаменитом Семинарии академика В. Н. Перетца (в Киевском, а затем в Санкт-Петербургском университете), где работа шла в большом коллективе увлечённых единомышленников — профессоров и студентов. Сам Г. А. Бялый, его друг И. П. Ерёмин,
М. О. Скрипиль, а также посещавшие семинар В. А. Каверин, Ю. Н. Тынянов были учениками В. Н. Перетца — как и почти все знаменитые исследователи-древники XX века (Н. К. Гудзий, М. П. Алексеев, В. П. Адрианова-Перетц, А. А. Назаревский и многие другие).
Наше вынужденное «учебное одиночество», конечно, огорчало, но оно же вело к углублению в древние тексты, к осознанию того, что только ты, открыв рукопись, можешь услышать голос древней книги и дать возможность ему зазвучать. Мне кажется, что эти обстоятельства отчасти способствовали усилению чувства личной ответственности и долга по отношению к текстам литературных памятников, что так хорошо ощущается во всех работах Елены Константиновны.
Н. Н. Покровский: Я познакомился с Еленой Константиновной в 1965 г., в год моего перехода в СО АН СССР. Она к тому времени уже закончила филфак ЛГУ, заканчивала ленинградскую аспирантуру. Летом 1965 г. она вместе с Е. И. Дергачёвой-Скоп и В. Н. Алексеевым положила почин археографическим экспедициям из новосибирского Академгородка. Первая эта поездка оказалась весьма успешной: среди нескольких десятков привезенных книг была и рукопись XVI в. необычной редакции «Просветителя» известного полемиста Иосифа Волоцкого. А на следующий год начались и мои с З. В. Бородиной экспедиции, постепенно расширялось то дело, которое позднее академики А. М. Панченко и Д. С. Лихачёв назовут «археографическим открытием Сибири». Новосибирская группа археографов смогла использовать традиции и школу главных центров подготовки древников: учителями Елены Константиновны были филологи И. П. Ерёмин, Л. А. Дмитриев, В. Н. Малышев, моими — историки М. Н. Тихомиров, Н. Л. Рубинштейн, археограф М. В. Щепкина.
Этим сразу же определился первый принцип нашей работы в Академгородке: изучение древней книжности совместными усилиями историков и филологов, недаром это когда-то была единая наука. В созданном нами секторе с самого начала и до сего дня работают учёные обеих этих дисциплин, и, уже будучи на посту директора Института филологии СО РАН Е. К. Ромодановская продолжала быть членом сектора археографии и источниковедения Института истории.
Учитель
В Новосибирске Елена Константиновна занималась не только исследованиями, но и преподавательской деятельностью. Знакомство с Е. К. Ромодановской у нас, её учеников из НГУ, происходило обычно на лекциях. Ей удалось добиться того, чтобы переходный период в развитии русской литературы, XVII век, был выделен в небольшой отдельный курс, и читала его блистательно. Помню, что я, ещё не зная её лично, боялась её фамилии и пыталась узнать, настолько ли она грозна, как её предок, «страшный» князь-кесарь Фёдор Юрьевич.
О. Д. Журавель: Она была прекрасным лектором: за чёткостью, логикой, строгим академизмом, унаследованным от блестящих представителей российских научных школ, виделось увлечение и любовь к миру книжности, к настоящей науке.
М. Н. Климова: Читала Елена Константиновна «без бумажки», но от основной темы не отклонялась, эмоционально, но вдумчиво, отчего казалось, что текст лекции рождается прямо на наших глазах. В её обращении к нам не было ни высокомерия, ни снисходительности а только доброжелательность и стремление поделиться тем, что интересно ей самой.
У Елены Константиновны был свой спецсеминар, собиравшийся с завидной регулярностью.
Т. Ф. Чалкова: Этот семинар благодаря стараниям нашего руководителя выходил далеко за рамки обычной учебной программы и стал для нас окном в большую науку. Например, я до сих пор помню свои впечатления от книги В. Я. Проппа «Исторические корни волшебной сказки», которую открыла для нас Елена Константиновна; помню наши неумелые сообщения, которые мы все вместе «превращали» в научные доклады.
М. Н. Климова: С первых дней работы в семинаре Е.К. (мы втайне е называли её тогда «шефиня») мягко, но неустанно учила нас не только работе с рукописями (что для филолога-древника тогда считалось необходимым), но и уважению к предшественникам, скрупулёзности анализа и выветренности выводов словом научной добросовестности. Некоторые уроки того времени я запомнил на всю жизнь. Так, после не слишком удачного доклада на одной из студенческих конференций я раз и навсегда усвоила необходимость соблюдения регламента. Конечно, всё это азы научной работы, но сколько молодых и не очень молодых учёных сейчас их не знает... «Шефиня» познакомила участников семинара с сотрудниками сектора археографии и источниковедения Сибири, в котором она тогда работала. По её настоятельной рекомендации мы закрепили навыки работы со славянскими рукописями в крупнейших древлехранилищах Москвы и Ленинграда.
Разумеется, Елена Константиновна понимала, что мы ещё молоды и неопытны, но при этом относилась к нам совершенно всерьёз, как к младшим коллегам, не делая скидок на молодость. Многие из нас начали свои вполне самостоятельные научные исследования уже на третьем курсе университета. Наша наставница понимала одну очень важную вещь: в науке, как мало в каком другом роде деятельности, важны личные связи. Это не имеет отношения к кумовству и другим неприятным явлениям — это то, что называется формированием школы и установлением коллегиальных контактов. Вот поэтому мы, совсем ещё неоперившиеся исследователи, запасшись в деканате официальными отношениями в книгохранилища Москвы и Ленинграда, получали перед командировкой ещё и пачку рекомендательных писем от Елены Константиновны — к учёным, чьи имена мы читали на обложках монографий, обязательных к прочтению в курсе древнерусской литературы. Эти письма открывали двери хранилищ, которые в ином случае остались бы закрытыми для студентов, и обеспечивали нам самое доброжелательное внимание старших коллег. Никогда не переходя на личности, Елена Константиновна осторожно объясняла нам закулисную расстановку сил в нашей области науки, уберегая тем самым от чисто человеческих ошибок. Но при всём её пристальном внимании к ученикам она никогда не превращалась в мать-наседку, которая страхует каждый шаг своего дитятка.
О. Д. Журавель: Елена Константиновна никогда не обременяла своих учеников излишней опекой, не навязывала своих взглядов. Откликаясь на инициативу, она доверяла нам, с радостью и энтузиазмом поддерживала мысль, показавшуюся ей интересной, оригинальной. У Елены Константиновны было поразительное чутьё на научные темы, она могла вовремя посоветовать направление, на котором затем вырастали наши работы. Курсовые работы превращались в дипломные, в первые научные публикации, в диссертации. Она обладала умением радоваться нашим успехам, достижениям; с гордостью, взахлёб рассказывала об удачах кого-то из своих учеников. Она была очень смелым человеком, и это качество передавалось нам.
С. К. Севастьянова: Как учитель она учила самостоятельно учиться: вот по этой теме, говорила она, почитайте то-то, а по этой — вот эти источники. И всё. Читайте, анализируйте, размышляйте, входите в материал и работайте. У самой Елены Константиновны была потрясающая память и огромная работоспособность: по любой проблематике она выдавала сразу несколько фамилий исследователей, чьи работы необходимо читать как базовые.
М. Н. Климова: Научным руководителем «шефиня» была довольно строгим и взыскательным (одну из глав диплома я переписывала трижды — позднее она с небольшими изменениями стала научной публикацией). Не давали нам расслабляться и регулярно практикуемые Е.К. и промежуточные отчёты по прочитанной литературе и проделанной работе. Это очень стимулировало нас, и все мы на защите получили «отлично», что «сделало рекламу» семинару Ромодановской.
Встречи с научным руководителем у нас происходили не только в аудиториях университета. Для предметных разговоров о своей работе мы приезжали к ней домой, в её большую, но немного сумрачную квартиру в доме ещё досталинской постройки на Серебренниковской.
М. Н. Климова: Заседания нашего семинара происходили не только в учебном корпусе, но и у «шефини» дома. Мы познакомились с её мамой Анной Николаевной и дочерью Варей. Своим укладом этот дом напоминал нам о жизни петербургской интеллигенции. Просторную квартиру заполняли бесчисленные книги, не только научные, но и художественные.
О. Д. Журавель: С нашего курса в семинар к Елене Константиновне записались семь человек. Она назначала встречи у себя дома. Первое потрясение: огромное, невероятное количество книг, библиотека, трепетно собиравшаяся родителями, в особенности матерью, Анной Николаевной. Портрет отца Константина Владимировича (основатель Новосибирской школы анатомов-лимфологов — О.С.), его проницательный, добрый взгляд, благородство, воспринятое из семьи, из русской дворянской культуры. Непринужденно, за разговором, доставая ту или иную книгу, Елена Константиновна умела объяснить основы работы с источниками, рассказать о том, как в советское время, в эпоху торжествующего сталинизма и атеизма, учёные смогли сохранить традиции российской филологической науки. За именами И. П. Еремина, В. П. Адриановой-Перетц, В. М. Жирмунского вставали человеческие судьбы, открывались реальные страницы истории науки.
Да, она рассказывала нам и такие вещи, о которых даже в некровожадные 70-е полагалось говорить вполголоса. Например, о том, как был репрессирован Г. А. Гуковский, виднейший специалист по русской литературе XVIII века. Или о том, как в «благословенные» сталинские времена по ночам за людьми «приходили» (о эта безличная форма со зловещим значением!), и как все соседи не спали и с замиранием ждали: за кем на сей раз? О необходимости вставлять в научные работы цитаты из классиков марксизма-ленинизма Елена Константиновна говорила с тонкой улыбкой: «Ну вы же понимаете, что это похоже на камни-обереги, которые язычники расставляли вокруг своих жилищ? Найдите наиболее подходящий для вас, поставьте — и забудьте о нём». При этом она не боялась, что среди её учеников может оказаться доносчик. То была абсолютная презумпция порядочности людей, которые были с ней рядом.
Доброе сердце
Все, кто вспоминают о Елене Константиновне, в один голос отмечают её готовность поддержать, прийти на помощь, причём порою в вопросах сугубо земных.
Л. В. Титова: В 1972 г. Н. Н. Покровский пригласил меня на работу в свою Археографическую группу, а Елена Константиновна активно помогала осуществиться этим его планам. Она приняла меня в своем доме, и месяц, пока шло моё оформление на работу, я прожила в её семье и стала негласным её членом навсегда.
Коллектив археографов тогда был ещё невелик — Николай Николаевич, Елена Константиновна, Татьяна Николаевна Апсит и я, но вся молодёжь сектора была всегда рядом с нами. Это была наша вторая семья, которая со временем естественно прирастала учениками Николая Николаевича и Елены Константиновны. Что мне было особенно дорого в Елене Константиновне, это то, что она никогда не давала в обиду членов этой второй своей семьи, защищала на всех уровнях, готова была придти на помощь всегда и во всём.
Т. В. Панич: В моей памяти она останется очень светлым, тактичным, доброжелательным и открытым человеком. Она была оптимистом, во всем умела отыскать положительные стороны, искренне радовалась успехам других и всегда была готова откликнуться на чужую беду, помогая словом и делом.
Т. И. Ковалёва: Жизненные обстоятельства каждого из нас порой складываются непросто и непредсказуемо. В сложные моменты Елена Константиновна готова была поддерживать коллег и учеников, становилась опорой для них. Но и сама она умела принимать помощь и быть им благодарной — это одно из очень редких качеств, которым может обладать только мудрый и тонко чувствующий человек...
Н. П. Матханова: Вспоминая Елену Константиновну, я хотела бы отметить очень характерную для нее черту: щедрую готовность поделиться знаниями и опытом, помочь, посоветовать. Впервые я оценила это во время подготовки к публикации «Записок» и писем декабриста А. В. Поджио в серии «Полярная звезда». Казалось бы, история декабристов была далека от круга интересов Елены Константиновны, но выяснилось, что это не так. Мне разрешено было пользоваться огромной и богатейшей библиотекой Ромодановских. Елена Константиновна помогала советами, рекомендовала нужные книги и даже сама заказала через своих друзей в Пушкинском Доме микрофильм одного очень нужного дела из Рукописного отдела. Подобные ситуации повторялись не раз. Готовность помочь проявлялась и в совсем обыденных, бытовых делах: передать какую-нибудь посылочку, поделиться пряжей для вязания, дать почитать редкую книгу и т.д.
Е. Н. Проскурина: Известно изречение: «Люди видят лицо, а Бог — сердце человека». Елена Константиновна была человеком, на лице которого высвечивалось сердце. Её отношение к людям отличали открытость и добросердечие. В этих словах можно было бы услышать излишний пафос, если бы не множество фотографий, с которых она смотрит на нас добрым, лучистым взором. И до самого последнего времени неизменное: «У меня все хорошо. Всё нормально. Не волнуйтесь...»
Н. В. Ковтун: Я не помню случая, чтобы Елена Константиновна отказалась помочь: нужна была срочная рецензия на монографию — писала, и притом с удивительным тактом, поражая глубиной собственных знаний, опыта; не успевала к сроку статья — тебя подбадривали и ждали, порой отступая от срока публикаций. Даже когда обращалась по поводу формальных бумаг, Елена Константиновна, всегда уточняла — всё ли в порядке, успели ли дойти... А ведь уже болела, уже, должно быть, знала о ценности оставленного времени. Думаю, эта доброта и редкая нынче несуетность шли от огромной внутренней работы, личной уверенности Елены Константиновны в необходимости своего дела, в верности учеников, в преданности коллег. И здесь она ни в чем не ошиблась.
Л. И. Журова: Помню конференцию в Институте филологии СО РАН в конце уже прошлого века. Выступали специалисты по древнерусской литературе и литературе Нового времени. Я в своем докладе высказалась о возможности использования современных методов в исследовании средневековых текстов. Было много вопросов, я отбивалась и в какой-то момент, почти отчаявшись, взглянула на Елену Константиновну, она подняла большой палец вверх... Я люблю выступать на научных конференциях.
От себя добавлю только одну маленькую деталь. Когда Елена Константиновна была моей научной руководительницей, у неё дома жили собака, кот, попугайчик... Сейчас у обывателей принято подозрительно относиться к людям, которые любят животных. Почему-то считается, что это подразумевает непременную мизантропию. Но по откликам, которые приведены выше, понятно, что Елена Константиновна щедро дарила людям свою любовь. При этом человек, который не заставляет своего ребёнка выкинуть обратно на улицу принесённого домой бездомного кота, — воистину добр ко всему живому.
Аристократическая простота
Елена Константиновна, которую я до очного знакомства представляла как важную, суровую боярыню, в общении была исключительно проста и держалась так, что можно было чувствовать себя рядом с ней совершенно свободно.
Н. А. Непомнящих: Всегда доброжелательная, со спокойной улыбкой, открытая людям, гармонично сочетающая в себе качества успешного руководителя и вдумчивого учёного, она производила впечатление, что всё, чем она занималась, получалось легко и просто, словно само собой.
Т. И. Ковалёва: Елена Константиновна обладала харизмой, притягивающей очень разных и очень интересных людей. У каждого из учеников и коллег Елены Константиновны есть своя незабываемая история о судьбоносной встрече с нею, для многих эта встреча переросла в годы профессиональных и одновременно тёплых человеческих отношений...
В. Е. Головчинер: Самое интересное, удивительное и замечательное в Елене Константиновне было, на мой взгляд, то, что во всех своих проявлениях — и в приватном, личном разговоре, и в большой аудитории она была органична, естественна. Дистанцирующая, ритуальная театральность поведения некоторых руководителей была ей категорически чужда. Думаю, это черта истинно талантливого человека.
С. П. Рожнова: Во времена директорства Елены Константиновны Ромодановской в коллективе (Института филологии СО РАН — О.С.) сложился дружески-уважительный стиль общения без иерархической субординации.
В. К. Васильев: В её внутреннем портрете всё больше открывалось и поражало полное отсутствие «высокого академизма», пьедестала, с которым, кажется, рождается русский интеллигент. Особенно удивительным образ её представал «на фоне» общего портрета современной руководящей и не руководящей интеллигенции.
Но при этом доброта, открытость, интеллигентность сочетались в ней с мягким, но очень решительным отпором, если она сталкивалась с тем, что в современной психологии называется «нарушением границ». Амикошонства она бы не допустила. Она уважала себя — и, как следствие, других.
А. В. Шунков: Для нас каждый приезд Елены Константиновны в Кемерово всегда был событием, которое давало возможность соприкоснуться с человеком, обладавшим истинной интеллигентностью, аристократичностью в поведении, в общении с собеседником. Нам всегда было дорого её искреннее внимание, причем Елена Константиновна очень тонко чувствовала фальшь в человеке, наигранность в манерах, в поведении. Было заметно, что очень многие хотели быть ближе к ней, попасть в круг её общения, но не все могли этого добиться. Да и добиваться было бессмысленно. С присущей ей интеллигентностью Елена Константиновна давала понять собеседнику, что его манера поведения ставит его же самого в глазах окружающих в некрасивое и неловкое положение. И это тоже была определенная школа.
Труды и их плоды
Л. А. Курышева: Умение замечать труды коллег и радоваться чужим успехам — отнюдь не последние качества в нашей профессии. Являясь специалистом по русскому и западноевропейскому средневековью, она как будто приняла и исповедовала саму средневековую идею о единстве учёного мира, Scientific Mundi, беззаветно служащего правде и научному знанию. Она была человеком науки в полном смысле этого выражения.
О. Д. Журавель: «Я очень счастлива, что я филолог. Я так люблю филологию!» — скажет она мне много лет спустя, когда, уже зная, что осталось недолго, она спокойно и мужественно встретит свой недуг.
Н. С. Демкова: Великий труженик, Елена Константиновна могла быть и мастером, и подмастерьем, учителем и учеником. Она могла — с равной степенью уважения к труду — рассматривать научные концепции в академических дискуссиях, работать в студенческом отряде на целине, обсуждать проблемы жизни и сохранности старинной русской книжности в беседах с друзьями и староверами Русского Севера и Сибири...
С. П. Рожнова: Отмеченная за свои труды многими званиями и наградами, в последний год жизни Елена Константиновна заслужила общественное признание как одна из выдающихся женщин Академгородка. «Я сделала себя сама, пройдя в науке путь от лаборанта до члена-корреспондента и директора института», — такова была её самооценка.
И это правда. Елена Константинвна добилась всего в своей жизни сама, упорным трудом, без которого и талант, и задел, обеспеченный родителями, не стоят ничего. Филология была её любовью на всю жизнь, её страстью, смыслом жизни. Работала она фантастически много и постоянно побуждала к работе своих учеников. Помню, как она, после обсуждения предварительного этапа моих исследований, говорила мне с ласковой улыбкой, но твёрдо глядя в глаза: «А теперь, Оля, надо писать! Садитесь и пишите!» Сама она «садилась и писала», по-моему, при любой представившейся возможности — благо, ей всегда было что сказать.
С. К. Севастьянова: Года три назад, когда она начала работать над книгой «Литература и документ», она сказала: «Знаете, я поймала себя на том, что пишу без сносок. Я вышла на новый уровень работы: весь материал в голове, и он сам выстраивается, я уже знаю практически всё, о чем пишу».
Н. Н. Покровский: Весьма заметное (а быть может и наиболее заметное место) в научном творчестве Елены Константиновны занимали памятники и сюжеты общерусской и мировой литературы. Ещё задолго до того, как она обратилась в 1995 г. к трудоёмкому делу сбора материалов для словаря сюжетов и мотивов русской литературы, её внимание привлекли три весьма популярных и в славянской, и в мировой литературе памятника: «Фацеции», «Великое зерцало» и в первую очередь — «Римские деяния» («Gesta romanorum»). Этим последним исследовательница посвятила 30 лет упорной работы, постоянно возвращаясь к важной теме на базе всё новых текстов, рукописей, концепций.
Разносторонний анализ, восходящий к самым кардинальным проблемам литературоведения, может быть успешным лишь при одном непременном условии: накоплении предельно возможной источниковой базы и чёткой научной классификации разнородного материала. В итоговой монографии Е. К. Ромодановской, получившей высокую премию имени Д. С. Лихачёва («Римские деяния на Руси. Вопросы текстологии и русификации. Исследование и издание текстов». — М., 2009), собрана наиболее представительная на сегодняшний день источниковая база: 105 манускриптов одних только «Римских деяний», разделённых исследовательницей на 13 редакций с 6-ю вариантами. Обязательный и следующий этап: вдумчивое сопоставление и анализ всего накопленного массива фактов, рукописных, печатных и фольклорных источников. Иной подход приводит сегодня к созданию многочисленнейших «эпохальных» теорий, не имеющих никакой научной ценности.
Н. А. Непомнящих: Немногие знали, видели, сколько душевных и физических сил порою тратилось, чтобы многое из того, что сейчас существует благодаря Елене Константиновне, состоялось. Прежде всего, сам уникальный Институт филологии — единственный академический филологический институт за Уралом. Далее, во многом именно из-за её настойчивой позиции, мы взялись за амбициозный и совершенно новый проект, аналогов которому не было в отечественной науке — составление «Словаря-указателя сюжетов и мотивов русской литературы».
«Словарь...» был её любимым детищем, на сегодняшний день вышло три экспериментальных выпуска, готовится очередной, опубликовано 10 сборников «Материалов к Словарю». Но её мечтою, устремлением было издать целостный «Словарь», объединяющий в себе тематику и содержание всех выпусков, существенно дополненный, позволяющий судить о сюжетном корпусе русской литературы в целом, о ее частотных и редких мотивах.
Во многом благодаря настойчивости Елены Константиновны состоялся известный не только филологам Сибири «Сибирский филологический журнал», объединивший под одной обложкой не просто несколько сибирских вузов, но и специалистов тех научных направлений, которые заявлены в Институте филологии (филологи, литературоведы, лингвисты), благодаря чему все актуальные вопросы и новейшие достижения могут сразу увидеть свет.
Свою мощную энергию Елена Константиновна направляла не только на собственные труды, но и щедро дарила окружающим:
Е. К. Созина: Елена Константиновна приехала к нам в Екатеринбург на обсуждение проекта академической «Истории литературы Урала». Она моментально включилась в дело, и думаю, только благодаря её мощной и благожелательной поддержке оно сдвинулось с мертвой точки.
С. К. Севастьянова: Тему моей докторской диссертации Елена Константиновна, можно сказать, мне подарила. Сочинениями патриарха Никона — фигуры неоднозначной, противоречивой и яркой для XVII века — она собиралась заняться сама, даже сделала постановочный доклад на международной конференции и опубликовала статью об общих литературных основаниях творчества патриарха Никона и ревнителей благочестия — протопопа Аввакума, дьякона Федора, старца Авраамия, которые, как известно, с патриархом идейно разошлись, что привело к расколу русской церкви. Свою последнюю книгу о литературно-публицистическом наследии патриарха Никона, изданную два года назад в Германии, я посвятила Елене Константиновне — своему учителю и другу.
И, конечно же, стоит вспомнить, что Елена Константиновна была не только видным учёным, но и любящей матерью. Для неё это было очень важным делом. Много сил она отдавала воспитанию дочери Вари, которая стала достойной продолжательницей семейной традиции. Сейчас Варвара Андреевна Ромодановская, признанный специалист в области библеистики, живёт в Санкт-Петербурге и работает в том самом Отделе древнерусской литературы Пушкинского Дома, где когда-то начинала её мама. Елена Константиновна была вправе гордиться дочерью.
«Но след их озёрный светел...»
Вместо эпилога
В. К. Васильев: Когда я узнал, что Елена Константиновна уже тяжело больна, я много раз брал в руки телефон. Мне хотелось позвонить ей и сказать, что она редкий, прекрасный человек. И всякий раз я останавливал себя. Останавливал, потому что не умею так говорить. Мелькала глупая мысль, что скажу невнятно и бестолковые мои слова могут прозвучать как лесть.
Простите, Елена Константиновна.
Вы одна из тех простых, прекрасных и великих русских женщин, память о которых помогает живущим быть достойнее в своих делах.
О Елене Константиновне Ромодановской вспоминали:
Н.Н. Покровский, академик, заведующий сектором археографии и источниковедения Института истории СО РАН, советник РАН;
Н.С. Демкова, д.ф.н., профессор кафедры истории русской литературы филологического факультета СПбГУ;
Л.И. Журова, д.ф.н., в.н.с. сектора археографии и источниковедения Института истории СО РАН;
Л.В. Титова, к.ф.н., с.н.с. сектора археографии и источниковедения Института истории СО РАН;
Т.В. Панич, д.ф.н., в.н.с. сектора археографии и источниковедения Института истории СО РАН;
О.Д. Журавель, к.ф.н., с.н.с. сектора археографии и источниковедения Института истории СО РАН, декан факультета журналистики НГУ;
Н.А. Непомнящих, к.ф.н., с.н.с., секретарь сектора литературоведения Института филологии СО РАН;
Т.И. Ковалёва, м.н.с. сектора литературоведения Института филологии СО РАН;
Т.Ф. Чалкова, редактор журнала НИИ Патологии кровообращения им. Е.Н. Мешалкина;
С.К. Севастьянова, д.ф.н., декан гуманитарно-экономического факультета Рубцовского индустриального института, с.н.с. сектора литературоведения Института филологии СО РАН (Новосибирск);
Е.К. Созина, д.ф.н., зав.сектором истории литературы ИИА УрО РАН, Екатеринбург;
А.В. Шунков, к.ф.н., доцент, проректор по научной и инновационной деятельности Кемеровского государственного университета культуры и искусств;
В.Е. Головчинер, д.ф.н., профессор Томского государственного педагогического университета;
С.П. Рожнова, в.н.с. сектора фольклора Института филологии СО РАН;
Н.П. Матханова, д.и.н., профессор, г.н.с. сектора археографии и источниковедения Института истории СО РАН;
Л.А. Курышева, к.ф.н., с.н.с. сектора литературоведения Института филологии СО РАН;
Е.Н. Проскурина, к.ф.н., в.н.с. сектора литературоведения Института филологии СО РАН:
М.Н. Климова, к.ф.н., зав. сектором иностранного комплектования Научной библиотеки Томского государственного университета;
В.К. Васильев, к.ф.н., доцент Сибирского федерального университета;
Н.В. Ковтун, д.ф.н., зав.кафедрой русской и зарубежной литературы Сибирского федерального университета.
Услышала и записала
О. Савельева, «НВС»
Фото В. Новикова
стр. 8-9
|
