«Наука в Сибири» № 3-4 (2189-2190) 22 января 1999 г. "...ОДНИМ ДЫХАНЬЕМ С ЛЕНИНГРАДОМ..." Подготовила З.Ибрагимова. Композиция из чужих воспоминаний, документальных свидетельств и собственных переживаний. Читать эти воспоминания мучительно. А вспоминать каково? А пережить такое?! "Мама часто ездила рыть окопы, и однажды, когда возвращалась с окопов, не смогла подняться на 4-й этаж. Ее обнаружили внизу лестницы, силы ее покинули. Мы тоже уже лежали без сил в холодной и темной комнате на кровати. Стекла были выбиты и завешаны тряпьем, по комнате гулял ветер со снегом. Нас заедала вошь, так как воды не было, топить было нечем, уже сожгли все, что можно, из мебели. Чтобы как-то согреться, спали все вместе в одной постели, но и это нас не согревало. Мы были уже живые скелеты. Весной 1942-го умирает моя сестра, 9 апреля -- мама. Я с ними мертвыми осталась еще чуть жива, лежа бок о бок. И тоже уже во мне жизнь угасала, я моментами приходила в себя, я чувствовала, как мое сердце стукнет несколько раз, и опять в забытьи. Жили мы в коммунальной квартире -- семь семей. Из всех я одна оказалась живой, когда стали убирать трупы, очищая помещение, так как наступало тепло и трупы начали разлагаться. Вот так я была вытащена живой еще, так меня обнаружили среди покойников. Страшно и трудно передать все, что пережито и видано. Это нигде еще не описано. Я видела, как в нашей квартире мать, чтобы спасти двух детей из четырех, младшим не давала хлеба совсем, а делила их паек. Я видела и плакала сама вместе с теми младшими, а они кричали: мама, хлеба! Им было два и четыре года, у них были страшно большие, просящие, полные слез глаза, а мама на кухне съедала с двумя старшими их паек. Младшие умерли, мама их тоже, а старшие 7 и 12 лет замерзли где-то на улице..." Ленинградцы. БЛОКАДНИКИ. Цитирую Валентину Михайловну Рыжкову. Машинописный текст из собственной "блокадной книги" Академгородка -- Альбома, созданного пять лет назад, к 50-летию снятия трагически легендарной блокады. Существует он в единственном экземпляре и хранится в Музее истории Сибирской Академии. Подготовили уникальную книгу Валентина Николаевна Елкина и Ирина Анатольевна Виноградова (с признательностью за помощь всем, кто отзывался на просьбы составителей). Обе маленькими девочками пережили в родном Ленинграде первую блокадную зиму. Обе -- давно сибирячки, хотя закончили столичные -- Московский и Ленинградский -- университеты. Обращаясь к "Тому, кто держит в руках этот альбом", Валентина Николаевна объясняет, какие чувства двигали составителями: "очень хотелось донести, сохранить правду тех лет -- правду о времени, людях, стране, в которой они жили. И еще -- хоть как-то отблагодарить свидетелей тех дней за то, что они не только выжили, но и состоялись, не утратили оптимизма, стойкости, веры в жизнь". Хочется, в свою очередь, поблагодарить и создателей Альбома. Блокадников среди нас с каждым годом все меньше. Тексты -- "сухой остаток" их беспримерных страданий -- переживают людей. Нужна ли она потомкам, эта душераздирающая хроника страшных событий, о которых и сами участники рассказывают через десятилетия с каким-то отстраненным удивлением: как выдержали? как уцелели? как сохраняли человечность в нечеловеческих обстоятельствах? Мне-то кажется, что именно сегодня духовный опыт блокадников должен быть извлечен из запасников национальной памяти и предъявлен униженному Отечеству, его растерянной, лишенной высоких идеалов молодежи в качестве неоспоримого величия своего народа. Того самого величия, которое, может быть, в конце концов и определяет ход истории. Вот и вполне газетный повод для обращения к Теме: 27 января -- 55 лет снятия Блокады. О Ней много сказано, но все -- не будет сказано никогда. Разве что мертвые заговорят... В декабре 94-го "Известия" познакомили своих читателей с "Документом совершенной секретности" -- докладом начальника Управления предприятиями коммунального обслуживания Ленинграда т.Карпушенко, сделанным им на бюро горкома партии в начале осени 1942-го. Фактически это был отчет о работе городского треста "Похоронное дело". В отчете сообщалось, что "по неполным данным кладбищ, за период с 1 июля 1941 года по 1 июля 1942 года в городе захоронен 1 миллион 93 тысячи 695 покойников". И автор публикации, писатель Борис Гусев, участник обороны Ленинграда, потрясенный этими цифрами, только и замечает: "А впереди еще было полтора года блокады!". Немыслимая жертвенность. Теперь нередко приходится слышать -- и напрасная. Сдать, дескать, надо было город, оставшийся без продуктов. Большего кощунства по отношению к подвигу ленинградцев не выдумать. В знаменитой "Блокадной книге" А.Адамович и Д.Гранин так отвечают тем, кто бездумно зачеркивает исторический смысл жертвенного подвига ленинградцев: "В западной литературе мы встретились с рассуждением, где не было недоумения, не было ни боли, ни искренности, а сквозило скорее самооправдание капитулянтов, мстительная попытка перелицевать бездействие в доблесть... Они сочувственным тоном вопрошают: нужны ли были такие муки безмерные, страдания и жертвы подобные? оправданы ли военными и прочими выигрышами? человечно ли это по отношению к своему населению? Вот Париж объявили же открытым городом... И другие столицы, капитулировав, уцелели. А потом фашизму сломали хребет, он все равно был побежден -- в свой срок... Мотив этот, спор такой звучит напрямую или скрыто в работах, книгах, статьях некоторых западных авторов. (Увы, добавлю -- теперь уже не только западных, но и своих, родных, готовых, в угоду "рыночному" спросу, все наше прошлое анафеме предать. Больно. Куда больнее, чем в случае "западных авторов". -- З.И.). Как это цинично и неблагодарно! Если бы они честно хотя бы собственную логику доводили до конца: а не потому ли сегодня человечество наслаждается красотами и богатствами архитектурными, историческими ценностями Парижа и Праги, Афин и Будапешта, да и многими иными сокровищами культуры, и не потому ли существует наша европейская цивилизация с ее университетами, библиотеками, галереями, и не наступило бездонное безвременье "тысячелетнего рейха", что кто-то себя жалел меньше, чем другие, кто-то свои города, свои столицы и не столицы защищал до последнего в смертном бою, спасая завтрашний день всех людей?.. И Париж для французов, да и для всего человечества спасен был здесь -- в пылающем Сталинграде, в Ленинграде, день и ночь обстреливаемом, спасен был под Москвой... Той самой мукой и стойкостью спасен был, о которых повествуют ленинградцы. Когда европейские столицы объявляли очередной открытый город, была, оставалась тайная надежда: у Гитлера впереди еще Советский Союз. И Париж это знал. А вот Москва, Ленинград, Сталинград знали, что они, может быть, последняя надежда планеты...." К середине февраля 42-го Ольга Берггольц закончила поэму "Февральский дневник" и 22-го читала ее по радио измученным блокадникам. "Сестра моя, товарищ, друг и брат, ведь это мы, крещенные блокадой! Нас вместе называют Ленинград, и шар земной гордится Ленинградом..." Она верила в это. И Ленинградцы верили -- вместе с Ней, со своим поэтом, небесами, наверное, призванным поднимать дух у тысяч безоружных, лишенных еды, тепла, света героев неслыханного сопротивления. Она, как и другие работники Радиокомитета, представить себе не могла ленинградское радио замолчавшим. Обессилевшие обитатели Дома радио вели передачи даже шепотом, приравнивая, очевидно, смерть радио к смерти самого города. А в том, что город "дышит, он живой еще, он все слышит" (строчки Ахматовой) не сомневались и в самые убийственные месяцы первой блокадной зимы. Борис Гусев в предисловии к уже упомянутой публикации сообщает, что вскоре после войны в Музее обороны Ленинграда побывали Жуков и Эйзенхауэр. И -- "по свидетельству переводчика, Эйзенхауэр, осмотрев экспозицию, подозвал сына и сказал: "Том! Если бы это случилось у нас, ни один город не выдержал бы..." Наверное, так. Для "наверняка" нужен проверочный эксперимент. И история в некотором смысле его провела. Во всяком случае, никто иной, как сам Гитлер, вспомнил про Ленинград, когда фашистскому Берлину угрожали окружение и штурм. "Блокадная книга" Адамовича и Гранина ссылается на циркуляр Гиммлера, в котором "Ленинград приводился как пример поведения жителей, обороны города, создания неприступной крепости. Циркуляр N 40/10 завершался фразой: "Ненависть населения создала важнейшую движущую силу обороны". Ненависть... А в рассказах блокадников главенствует "любовь". В городе, который, по убеждению Гитлера, должен был "выжрать" сам себя, сил на ненависть с каждым голодным днем оставалось все меньше. Держались состраданием, сочувствием, верностью своим представлениям о долге, порядочности, чести, любовью -- к близким, к родным улицам, к дорогим традициям. Альтруизм как норма спасительных отношений -- вот защита ленинградцев от "самопожирания", на которое делали ставку гитлеровцы, "научно обосновывая" сроки вымирания города, обреченного на голод и холод под безжалостными обстрелами. Мужество, явленное Ленинградом, воистину беспримерно. И после этого говорить о напрасности жертвоприношения?! Новосибирскому геологу, доктору наук Альберту Дмитриевичу Дучкову не было и пяти, когда началась война. В коммуналке на Невском, где жила семья Дучковых, и прозимовал малыш в 41--42-м. Читаю Его текст в Альбоме-экспонате: "Мама не любила рассказывать в деталях об этой зиме. Да и я, видимо, не приставал особо с расспросами. Шла монотонная борьба за хлеб и топливо. Как у всех. Дуранда, столярный клей, солидол, горелая земля с сахаром -- все эти "деликатесы" звучали в разговорах. Как чудо вспоминались находки чего-то съестного в различных узлах, шкафчиках, сундучках. Всю зиму, как вспоминала мама, я практически не выходил из квартиры и в основном проводил дни неподвижно, прижавшись к нашей огромной круглой печке..." Его маленькая сестренка умерла, он -- выжил. И вынес из раннего блокадного детства устойчивые представления о добре и зле. О чем можно судить по заключительным строчкам Его рассказа: "...мне непонятны и неприятны слышные иногда сейчас осуждения в адрес защитников и жителей Ленинграда за их упорство в обороне города. Проводится мысль, что было бы лучше, гуманнее поскорее сдать город и тем самым спасти население. Ничего подобного от мамы и других моих родственников и знакомых, бывших в блокированном городе уже взрослыми людьми, я никогда не слышал. То поколение творило историю города-героя Ленинграда, исходя из существовавших тогда реалий и своего мироощущения. И не нужно сейчас что-то пытаться подправить или даже вычеркнуть из этой истории". Голос блокадника. Пренебрежимо малая величина для ретивых охотников переписывать историю применительно к конъюнктуре? Тем ценнее свидетельства участников событий, вовремя собранные, честно записанные, бережно хранимые. Важно, что они есть -- когда-то и кем-то они будут востребованы. Картина народной беды и подвига складывается из тысяч мелких деталей и подробностей -- за ними, собранными с максимально возможной полнотой, право на истину. Альбом же -- по случаю даты -- имеет право на газетное тиражирование хотя бы нескольких фрагментов собранных в нем воспоминаний. Алла Михайловна Безобразова (1916 года рождения): "Я жила в доме, что на углу улицы Восстания и Невского проспекта. В сентябре 41-го меня и мою приятельницу отправили работать в госпиталь (бывший Институт усовершенствования врачей). Мы работали в хирургическом -- самом тяжелом отделении. Там были в основном лежачие больные. Одно из сильных впечатлений: в начале сентября разбомбили госпиталь на Суворовском проспекте. Больные, кто мог, бежали по Кирочной куда глаза глядят. Это было ночью, и медперсонал буквально ловил этих обезумевших от ужаса людей и заводил в наш госпиталь. В эту же ночь бомба упала и перед нашим госпиталем. Когда пришли на дежурство -- ноябрь, на улице холод, а все палаты настежь, окна выбиты. Во время бомбежки с потолка падали пласты штукатурки. Даже тяжелобольные спустились в подвал. Разорение, разруха... И еще голод наступил. Кормим больных -- протягиваем им ложку с кашей и сами рот открываем. Такие были голодные. Но никогда ни крошки не взяли..." Владимир Васильевич Алексеев (1930 года рождения): "12 февраля 42-го от голода умерла мама. Схоронил я ее и остался один. Меня забрала тетя, мамина сестра. Когда эвакуировался завод "Светлана", вместе с ним уезжала и тетя. Она и меня взяла с собой. В Новосибирск приехали в июле 42-го. В 43-м я пошел работать на обувную фабрику имени Кирова, а через два года поступил на работу на электровакуумный завод..." Людмила Глебовна Борисова (1931 года рождения): "Всю войну жила в Ленинграде. Выжила благодаря столярному клею, олифе и "дуранде" (камнеобразному жмыху)... До сих пор вспоминаю кружевное жабо Надежды Сергеевны -- учительницы, под руководством которой в холодной блокадной школе мы танцевали на переменах. Наголо остриженные, перемазанные серной мазью от чесотки, сбросив валенки и сверкая протертыми пятками, мы порхали по паркету, воображая себя в роскошных туалетах героинь любимого фильма "Большой вальс"... Людмила Михайловна Александрова (1932 года рождения): "Получив с фронта от брата посылку с солдатскими сухарями, мать на санках везла ее к дому. Вдруг навстречу ей милиционер. Спросив, что она везет, и узнав, что посылка с сухарями, стал отнимать посылку, угрожая пистолетом. Только отчаянная мольба о спасении голодных детей и умирающей сестры смягчила насилие. Он оставил матери половину содержимого посылки. Был уже 12-й час ночи. От страха, что до утра может потерять сестру, мать уговорила меня срочно отнести часть сухарей тетке, которая жила со своей матерью. Не чувствуя страха, я ночью побежала к бабушке и тетке. Когда я пришла и принесла сухари, умирающая тетка просила хлеба. Бабушка от счастья поспешила дать ей сухарь, не размочив его предварительно, и та на моих глазах с сухарем в горле умерла..." Лариса Александровна Тихонова (1923 года рождения): "Жизнь в городе становится тяжелее с каждым днем. Горят Бадаевские склады. Осенью в наш дом попадает бомба, наш третий этаж цел, но вылетели все стекла. Живем с заколоченными окнами. Университет эвакуируют в Саратов, но я остаюсь с семьей. В декабре умирает мама. Теперь мы совсем одни. Транспорт не работает, воды и света нет. Папа школьной подруги принес нам обрезки костяных пуговиц (делали на заводе -- из них варят суп) и охапку дров (через неделю он умер)..." Детство и юность пришлись на блокаду. Старость и ее приближение безрадостно (мягко говоря) совпали с "рынком". Тогда, в героическом Ленинграде, впереди была смерть -- или Победа. Теперь город-герой Ленинград превратился в "Петербург -- криминальную столицу России", а к победе можно отнести разве что своевременную выплату нищенской пенсии... Сегодня в районе 87 блокадников. Возглавляет районное отделение Новосибирской областной общественной организации пенсионеров и инвалидов "Блокадник" Людмила Андреевна Волкова. Сама уроженка Ленинграда, успела перед войной закончить первый класс. И ее воспоминания есть в альбоме, и ее семья ("Семья Кулаковых") нахлебалась блокадного горюшка. ("В пищу шло все, что только можно было съесть. Брат приносил с улицы замерзших воробьев, а их было так мало!"). И хлопочет Людмила Андреевна о своих все более беспомощных подопечных с бескорыстием и упорством несгибаемой блокадницы. Кому деньжат раздобыть, кому -- лекарства, кому -- продуктовый паек, который, конечно же, не сравним с блокадным "по калориям", но добывается иногда с сопоставимыми нервными затратами... Обижаются, бывает, старики на молодых работников "социальной защиты" -- грубовато обращаются с вечно в чем-то нуждающимися просителями... Что тут скажешь? Прости молодым, Господи, не ведают, что творят? Для того и собираю эти строчки, чтобы ведали. Поколение победителей нуждается в милосердии и сострадании. Неблагодарный "земной шар" нам не переделать. Но дома-то, дома мы должны, мы обязаны, мы не вправе... Неужели опять только ценой безмерных страданий суждено нам обретение нравственных высот?! P.S. Не могу удержаться от последнего отрывка из чужого текста. В 1970-м Западно-Сибирское книжное издательство выпустило книжку Эллы Фоняковой "Хлеб той зимы". Элла и Илья Фоняковы приехали в Новосибирск после окончания Ленинградского университета в 57-м году. Отработав в Сибири около двадцати лет, вернулись в родной Питер. Оба -- дети блокады. Ей и посвящена замечательная, по-моему, повесть Эллы -- о блокадных впечатлениях семилетней девочки. "Через мостовую, наискосок, петляя, мчится растрепанная девчонка-подросток. Она ничего не видит вокруг, только чует, что за ней гонятся. В прижатом к груди кулаке -- кусок хлеба, стиснутый так судорожно, что между костлявых посинелых пальцев вылезают червяки сырой липкой массы. -- Держите! Держите! Воровка! -- истошно вопит женщина в плюшевой кацавейке, с трудом нагоняя девчонку. -- Отдай! Дети у меня! Гадина! Нагнала. Бьет по лицу, пытается разжать девчонке руку. Но это невозможно: хватка мертвая... Струйка крови стекает по щеке "воровки" на расплющенный мякиш... -- Что ж это я делаю, падла! -- восклицает вдруг женщина. -- Иди... -- И закрывает глаза ладонью. Девчонка, не двинувшись с места, не отвернувшись в сторону, запихивает в рот, раздавленный, в красных расплывах, кусок. И глотает, глотает, не успев разжевать..." Пронзительный эпизод, не правда ли? Земной поклон Вам, Ленинградцы... стр.