«Наука в Сибири» № 45 (2630) 22 ноября 2007 г. «…ДЛЯ ЭТОГО СТОИЛО ЖИТЬ, РАБОТАТЬ, ВОЛНОВАТЬСЯ…» К 155-летию со дня рождения Д. Н. Мамина-Сибиряка. Л. Якимова, ведущий научный сотрудник Института филологии, доктор филологических наук Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк относится к числу самых любимых и широко известных писателей, не утративших своей востребованности у читателя до сих пор. Этому способствует не только глубина его художественного таланта, но и поистине беспримерная творческая плодовитость: 15 романов, множество повестей, рассказов, очерков, пьес, легенд, сказок, произведений для детей, публицистических статей, рецензий, и т.д. «Наберется до ста томов», — признавался писатель, не учитывая при этом уникальной значимости своего эпистолярного наследства, насчитывающего тысячи (!) писем родным, близким, собратьям по перу. В 1894 году сразу в двух больших журналах России начали печататься два романа Мамина-Сибиряка: «Черты из жизни Пепко» в «Русском богатстве» (№№ 1-10) и «Без названия» в журнале «Мир Божий» (№№ 1-10), появление которых не было фактом привычного течения его творческой жизни. Их следует расценивать как знак смелого поворота его духовных и художественных исканий. К этому времени у Мамина-Сибиряка успел сложиться прочный имидж писателя, гневно обличающего пороки буржуазного общества. Главную известность принесли ему романы «Приваловские миллионы» (1893), «Горное гнездо», «Дикое счастье» (1884), «На улице» («Бурный поток») (1886), «Три конца» (1890), «Золото» (1892), «Хлеб» (1895), явившие эпос буржуазного мира, обращенные к эпохе первоначального накопления капитала. Семантика самих названий этих романов исполнена знаковой экспрессией. Бурный поток не поддающегося никакому правовому контролю хищничества, дикое счастье ничем не брезгующих и ни перед чем не останавливающихся рыцарей буржуазного предпринимательства, по-настоящему разбойничье горное гнездо новых воротил, чей накопительский ажиотаж, коррупция, бессовестное манипулирование интересами народа во имя дикой наживы и обладания миллионами не имеют прецедентов в прошлом истории страны, их бесчестные банковские и биржевые игры, прихотливое жонглирование ценами на хлеб и золото — все это создавало в его произведениях остро динамичную и неопровержимо убедительную картину нового мира, оставляло ощущение живой жизни в ее неостановимом развитии. Но чем более возрастал писательский авторитет Мамина-Сибиряка, тем более крепло чувство ответственности перед читателем и упрочалось убеждение, что «несовершенства нашей русской жизни — избитый конек всех русских авторов, но ведь это только отрицательная сторона, а должна быть и положительная. Иначе нельзя было бы и жить, дышать, думать…». Эти слова принадлежат главному герою во многом автобиографического романа «Черты из жизни Пепко», который есть все основания считать программным произведением писателя: именно из непростого опыта своего творческого становления, собственных неудач и успехов, ошибок и обретений извлекал он необходимый материал для оформления кодекса чести российского литератора: «не лги, не лукавствуй, не давай камень вместо хлеба», важно «не довольствоваться фотографией», а проникать в суть изображаемых явлений, «читателю не формальная правда нужна, не чистоплюйство». В соответствии с этой четко сформулированной идейно-эстетической программой курс творческой работы Мамина-Сибиряка существенно изменяется: предпочтительное изображение картин новоявленного хищничества и дикого разгула рыцарей первоначального накопления капитала уступает место пристальному вниманию к жизни русской интеллигенции, в основном к той ее части, чьи идейные и духовные искания как раз и были связаны со стремлением выразить «положительную сторону» русской жизни. Один за другим, кроме названных романов «Черты из жизни Пепко» и «Без названия», появляются «Весенние грозы», «Падающие звезды», «Ранние всходы», «Именинник», главные герои которых упорно ищут пути общественного служения, не удовлетворяются жизнью «в свою кожу», а исходят из искреннего желания быть полезными многим, способствовать прежде всего росту народного благосостояния, культуры, просвещения. Особого разговора заслуживает судьба этих произведений как в восприятии читателя, так и в литературоведении. В отличие от романов социально-обличительного характера они оказались незаслуженно обойденными широким читательским спросом: ложно интерпретированные, они мало издавались, попросту замалчивались. Относительно целого периода творческой жизни сложилось превратное мнение: 90-е годы по сравнению с предшествующим периодом рассматривались как время творческого спада, увлечения ложными идеями. Личная дружба с лидером народничества Михайловским осмыслялась как неопровержимое доказательство реальной связи писателя с этим направлением общественной мысли, с другой стороны, глубокое внимание Мамина-Сибиряка к разным формам народного протеста рождало соблазн представить его идейную позицию как выражение революционно-демократических настроений. В действительности же Мамин-Сибиряк, подобно Чехову, избегал реальной связи с какой-либо конкретной формой общественного радикализма, позиционирующего себя как единственно верный путь преобразования жизни, предпочитая терпеливо сносить обвинения в «безыдейности» и «равнодушии к направлению» и сохранять неотступную верность своим внутренним убеждениям. Теперь, в 90-е годы, главными героями его являются представители разных слоев русской интеллигенции — от родовито дворянской до разночинно-демократической, лучшие из которых, преодолев эгоизм, своекорыстие, предрассудки, отдаются деятельным поискам практически полезных путей совершенствования мира. Они «идут в народ», но не как пресловутые «народники», не для того, чтобы «упроститься» и «опроститься», а для того, чтобы, не испытывая настроений жертвенности и страдальчества, реализовать себя в призвании учителя, врача, строителя. Многие из них избирают своим поприщем деревню, и опять не потому, что следуют народнической доктрине, а потому что именно в деревне видят более всего нуждающуюся в их помощи сторону русской действительности: приобщаясь к земской и думской деятельности, они способствуют открытию школ, больниц, библиотек… Писатель верил в неиссякаемость человеческого стремления улучшать жизнь, в то, что «истинное и плодотворное общественное движение никогда не умирает». И хотя в воздухе все время пахло революцией и нетерпением радикальных перемен, его герои тех лет не были ни революционерами, ни подпольщиками, ни политическими деятелями. Это были труженики, работники, предприниматели, носители конструктивных идей энергично-напористого, но тем не менее постепенного, без экстремистских рывков и потрясений развития общества. Образ именно такого героя создает Мамин-Сибиряк в романе «Без названия». В критике ему сразу было отведено место произведения, стоящего в творчестве писателя особняком. Непривычным было уже само название романа, открыто противостоящее склонности этого автора к семантически выразительным заглавиям своих произведений. И не захватывающие обычно читателя драматизм событий, острота конфликта, сложность сюжетно-фабульных ходов и занимательность интриги оказываются на сей раз в центре внимания писателя, а характер и судьба одного человека. В соответствии с известной традицией русской и мировой литературы называть произведения по имени героя (см. напр. «Евгений Онегин», «Рудин», «Обломов», «Анна Каренина», «Мартин Иден») Мамин-Сибиряк имел все основания назвать свой роман «Окоёмов» или «Василий Окоёмов», подобно тому, как поступил его современник Боборыкин, только что написавший роман «Василий Тёркин». Однако что-то важное мешало автору пойти проторенным путем, отдать дань надежной традиции, и это «что-то» лежало в характере деятельности героя и давало автору возможность самой неопределенностью, непроговоренностью, невыраженностью заглавия придать заключенному в романе содержанию некий дополнительный смысл и привлечь к нему новый круг читателей. Непосредственная цель романа Мамина-Сибиряка состояла в том, чтобы открыто, «программно» присоединиться к осуществлению тех устремлений, которыми неустанно руководствовалась русская литература в лице лучших своих представителей и которые нашли свое наивысшее выражение в творческом гении Достоевского. «Изобразить положительно прекрасного человека» — такова была, по его словам, «главная мысль» романа «Идиот». Создать образ столь положительного, безупречного во всех отношениях героя, своего рода человеческий идеал, который как можно полнее отвечал бы вызову времени и мог служить образцом жизненного поведения многих — именно эту творческую задачу и стремился разрешить Мамин-Сибиряк в романе «Без названия». Анализируя роман, не следует отклоняться от мысли о том, какому читателю он был предназначен и где первый раз появился в печати. Это был журнал «Мир Божий», предназначенный для юношества, и это был в литературе тот случай, когда связь писателя с читателем лежала в авторском замысле, осознавалась как творческая интенция, определяла доверительно-просветительскую тональность повествования. Теперь необходимо ответить на вопрос, где Мамин-Сибиряк черпал материал для художественного воплощения морально-психологических черт своего героя как «положительно прекрасного человека», из какого источника питалась и на чем держалась его вера в возможность появления и жизнедеятельности такого типа личности в России. Все дело в том, что как положительный герой своего времени Окоёмов восходит к архетипу русской культуры, и это сквозит в художественном тексте романа вольными или нечаянными аллюзиями, интертекстуальными отсылками к библейским источникам. При этом автору нет нужды как-то особо акцентировать православную духовность героя: она кроется в самой сути его человеческой натуры, он таков, каков есть по рождению, воспитанию, благоприобретенному жизненному опыту: добр, честен, склонен к всепониманию и прощению, уважителен к человеку любой сословности и вероисповедания, исполнен веры в высший промысел. Лишь в конце романа читатель получает непосредственное подтверждение его глубокой приверженности христианской истине. Пред смертью он просит читать ему «величайшую книгу» — Библию и умирает при чтении «той страницы, где рассказывалась история Самсона», верой своей победившего филистимлян. Герой Мамина-Сибиряка наделен какой-то высшей мерой бытийственного дара, неизбывной верностью первоисходным началам человеческой жизни, рождающим убеждение, что «главное, закон исполнить всякий человек должен», то есть род свой продолжать, семью создать, ощутить себя «живой частью того громадного целого, которое называется русским народом». Только поняв архетипическую природу жизнестойкости Василия Тимофеевича Окоёмова, восходящей к общечеловеческим и национальным истокам, можно понять и принять его программу общественного переустройства. Коренной москвич, выходец из хорошего, но разорившегося дворянского рода, в поисках жизненного поприща немало поездивший по свету, несколько лет проживший в Америке и сколотивший там состояние, он возвращается в Россию, вооруженный твердым намерением послужить ей. Немалую роль при этом играет сравнение двух типов национальной действительности — американской и российской. Героя до глубины души потрясают парадоксы русской жизни: несметные природные богатства страны и безмерная бедность ее населения: «Тощее поле, тощая лошаденка, тощий мужик». На память невольно приходят стихи Некрасова: «Ты и убогая, ты и обильная, матушка Русь!…». Американский миф приобретает в романе сквозной характер. В Америке Окоёмов не встречался с явлением «ненужного человека», в России обилие «лишних и ненужных людей» предстает как специфическая особенность национального менталитета, и литература, возмущается Окоёмов, как будто узаконивает это явление. Задетый за самую сердцевину патриотического чувства, герой пытается разобраться в причинах столь резких контрастов в историческом облике Америки и России: почему, например, из Калифорнии «получилась цветущая страна, текущая млеком и медом», Сибирь же «стоила русскому племени страшной затраты, а результаты еще в будущем». Конкретно-непосредственная цель Окоёмова состоит в том, чтобы, собрав из числа ненужных в Москве людей коллектив возможных пайщиков, уехать с ними в Сибирь и силами этой трудовой артели отдаться разработке приобретенных на американские деньги золотых приисков, а вместе с этим освоению других богатств далекого края — развитию интенсивных форм земледелия, животноводства, рыборазведения, пчеловодства и т.д. Он не скрывает, что по социальной сути своей является купцом, что, как купец, любит деньги, но деньги для него не самоцель, а лишь средство, с помощью которого оно может выразить глубину своих патриотических чувств и быть полезным стране, нации, народу: дать работу тысячам людей, вдохнуть деятельную энергию в огромные необжитые пространства. Полного нравственного и духовного равновесия, глубины личностного самовыражения он достигает не на пути личного обогащения и удовлетворения узкокорыстных интересов, а на пути общественного служения, желания «послужить живым примером для других». Все дело в том, что патриотическая идея обретает у него характер личного дела, срастается с кодексом личной чести, достоинства, смысла жизни. В разных местах и разным людям он без устали разъясняет общезначимый и национально-патриотический смысл своего предприятия и настаивает в особенности на важности убеждения, что оно может быть примером деятельности в глобальных масштабах: «Вот именно с этой точки и начинается разница, так сказать, с общепринятым купцом. Том нажил капитал, и в этом его цель, а для нас капитал будет только средством, как всякая другая сила». Перед отъездом из Москвы в Сибирь он читает своим новым компаньонам «Фауста» и, подобно гетевскому герою, готовится обрести счастье в жизни, отданной преобразованию родной страны. В полном бескорыстии его целей, отсутствии в них какой-либо примеси побочных соображений и помыслов убеждает то, что, будучи по духу своему Фаустом или Самсоном, физически он неизлечимо болен, и лишь мысль о будущем благоденствии страны дает ему силы жить: «Я стою за живое дело, за работу, которая одухотворена определенными идеями, а иначе не стоит и жить». Ценой собственной жизни и материального благосостояния герой ставит социально-экономический эксперимент. Не испытывая и малейшей склонности к идеологическому фанатизму, автор сочувствует деловым начинаниям Окоёмова, и его собственное художественное предприятие тоже носит характер экспериментального, а потому, наверное, и оставленного «без названия». В сознание и читателя, и исследователей роман вошел как утопический, «тенденциозный». Не следует, однако, думать, что автор не испытывал сомнений в скорой достижимости поставленных героем целей. Подобно лучшим представителям русской классической школы он, выражаясь словами Салтыкова-Щедрина, сказанными о Достоевском, с созданием этого романа «без названия» вступал «в область предведения и предчувствия, которые составляют цель не непосредственных, а отдаленных исканий человечества» и которые, надо сказать, по природе своей неостановимы. «У нас, — размышляет Окоёмов, и нельзя не услышать здесь голоса самого автора, — все боятся маленького дела и предпочитают умирать с голода в ожидании какого-то мифически большого дела, а оно само собой не приходит, как и все большое». В позитивном утопизме Мамина-Сибиряка было куда больше исторического смысла, чем во многих других современных ему программах, сеявших плоды нигилизма, разрушения, революционного нетерпения. Случилось так, что чуть ли не забытый роман обрел в наши дни новую актуальность, обнаружил удивительное созвучие исканиям и переживаниям, тревогам и надеждам современного человека: поражает то, как провидчески связывает писатель поиски «положительной стороны» русской жизни с Сибирью, как до сих пор не утратил своей остроты проявленный им интерес к историческому соревнованию с Америкой, и как по-прежнему непреходяще значима сегодня мысль о путях России к будущему. Да и то надо сказать, что движущемуся времени свойственно стирать грани между утопиями и реальностью: многое из того, что когда-то представало утопией, сегодня обретает черты исторической идентичности. Во всяком случае в наш век конвергенции капитализма и социализма проект Окоёмова вполне мог бы рассчитывать на практическое воплощение, а роман Мамина-Сибиряка — на реальное «название». стр. 11