«Наука в Сибири»
№ 50 (2885)
28 декабря 2012 г.
«…ЕСЛИ СОБРАТЬ ВСЕ ВМЕСТЕ,
НАБЕРЕТСЯ ДО 100 ТОМОВ…»
В бурном потоке юбилейных событий 2012 года в конце его не должна остаться забытой ещё одна очень важная в духовной истории России дата:
Л.П. Якимова, главный научный сотрудник
Института филологии СО РАН, д.филол.н.
 |
При жизни писателя часто называли «русским Золя», его любила не только читательская публика, но высоко ценили, что называется, по гамбургскому счёту и собратья по перу. В 1890 году, проезжая Каму по пути к острову Сахалин, Чехов писал родным: «На пароходе библиотека, и я видел, как едущий с нами прокурор читал мои „В сумерках“, больше всех нравится в здешних краях Мамин-Сибиряк, описывающий Урал. О нем говорят больше, чем о Толстом». А несколько позднее, в 1895 году, когда вышел роман «Хлеб», Чехов снова отозвался о Мамине-Сибиряке, как «очень симпатичном малом и прекрасном писателе. Хвалят его последний роман «Хлеб» (в «Русской мысли»). У него есть положительно прекрасные вещи, а народ в его наиболее удачных произведениях изображается нисколько не хуже, чем в «Хозяине и работнике». Симптоматично, что на том же уровне сравнения с классиками звучат не менее восторженные отзывы других известных литераторов: «Эти сказки, — утверждает Куприн, имея в виду детские произведения писателя, — стихотворения в прозе, художественнее тургеневских».
Однако время иногда и независимо от усилий самих людей высвечивает в творчестве иного писателя такие черты и особенности, которые определяют новый масштаб его духовной значимости. Это и происходит сегодня с творческим наследием Мамина-Сибиряка, и важно понять, почему.
Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк родился на Урале, но поскольку его родина, Висимо-Шайтанский завод Верхотурского уезда Пермской губернии входил тогда в состав Сибирского края, то и псевдоним его — Сибиряк — действительности не противоречит. Сын заводского священника, он и образование получил в основном духовное: учился в Екатеринбургском духовном училище
В многообразии художественных образов, завораживающих читателя психологической убедительностью, Мамин-Сибиряк изобразил те мертвящие условия «расейской» действительности, в которых происходило формирование русского писателя из разночинной среды: отупляющую атмосферу мещанского бытия, тягостную необходимость трудиться за кусок хлеба и требухи, бороться с соблазном лёгкого успеха и минутной славы, противостоять влиянию продажной литературы и всесильной критики. В судьбе главного героя Василия Ивановича Попова местами, как в зеркале, отражены многие стороны личной жизни писателя: трудные годы студенчества, особенности быта провинциала в столице, начало литературной деятельности и болезненное переживание неудач с первым романом, ставшим жертвой издательских махинаций, обострившееся нездоровье и возвращение домой.
Здесь, на Урале, в Екатеринбурге, с 1877 по 1891 годы прошли самые плодотворные годы жизни писателя. Один за другим появились самые известные его романы: «Приваловские миллионы», «Три конца», «Дикое счастье», «Горное гнездо» и множество других произведений в различных жанрах — повести, рассказы, очерки «Все мы хлеб едим», «В худых душах», «На рубеже», «В камнях», «Бойцы», «Золотуха», и новое писательское имя сразу оказалось на слуху, в ряду самых читаемых.
С его произведениями вошёл в русскую литературу дотоле малоизвестный, а по существу богатейший, можно сказать, неисчерпаемый пласт региональной жизни, далекой провинции, глубинного захолустья. Литература обогатилась новыми темами, сюжетами, героями, человеческими типами и характерами, новыми житейскими ситуациями и конфликтами, разнообразием картин сибирской природы. В оценке его творчества в обиход вошло определение «самобытный»: писателя отличали острая наблюдательность, живое чувство времени, собственное видение жизни, умение передать ее местный колорит, яркая незаёмная образность. Зная о непопулярности имени Ленина сегодня, справедливости ради следует отметить знаковое значение его суждений о Мамине-Сибиряке как живой отзвук реально текущего времени, которое точно и полно воспроизведено писателем: «В произведениях этого писателя, — писал Ленин, — выступает особый быт Урала, близкий к дореформенному, с бесправием, темнотой и приниженностью привязанного к заводам населения, с „добросовестным ребяческим развратом“ господ, с отсутствием того среднего слоя людей (разночинцев, интеллигенции), который характерен для капиталистического развития всех стран, не исключая и Россию».
С точностью и глубиной этой оценки не поспоришь и сегодня. Наступление капитализма на Российскую действительность, прежде всего на её тихие, долго прибывавшие в неподвижности окраины, каждая из которых сохраняла свой «особый быт», в изображении Мамина-Сибиряка предстала в неповторимой рельефности и колоритности. Семантика самих названий его романов исполнена знаковой экспрессии. Бурный поток не поддающегося никакому правовому контролю хищничества, дикое счастье ничем не брезгующих и ни перед чем не останавливающихся рыцарей буржуазного предпринимательства, накопительский ажиотаж, коррупция, бессовестное манипулирование интересами народа во имя наживы и обладания миллионами, бесчестные банковские и биржевые игры, прихотливое жонглирование ценами на хлеб и золото — всё это создавало в его произведениях предельно динамичную картину живой реальности, фатальной неостановимости запущенного маховика жизни. Из исполненных драматического напряжения художественных полотен вставал мир, где в погоне новых хозяев за прибылью «люди являлись в роли каких-то живых цифр», где сосредоточение диких миллионов в одних руках оборачивалось нищетой и голодом народных масс: «Пришли волки в овечьей шкуре и воспользовавшись мглой, — говорится в романе „Хлеб“, — по закону разорили край».
«Меня поймут и оценят в будущем...» — провидчески размышлял писатель. То, как показал Мамин-Сибиряк в романе «Бурный поток» власть улицы, которая для него синоним буржуазного рынка, вполне соотносится с тем, что открывается нашему взору на улице сегодняшней жизни «Нужно заметить, — размышляет герой романа журналист Покатилов, — что наше несчастное время есть время господства улицы по преимуществу, и нужно обладать настоящим геройством, чтобы не поддаться этому всеобщему влиянию. Есть, конечно, истинная и великая наука, есть великие честные деятели, есть красота, поэтическое вдохновение, энергия, таланты, которые остаются незараженными этой уличной атмосферой, но ведь геройство не обязательно, и мы, обыкновенные люди, платим тяжёлую дань своему времени. Бороться с требованиями улицы не всякому по силам, когда малая сделка с совестью дает известность, имя, успех, богатство. Улица по преимуществу эксплуатирует дурные инстинкты, наши слабости, животную сторону нашего существования».
Сегодня, когда властная стихия рыночных отношений проникла в самые глубины национальной культуры, образования, искусства, а настроения скепсиса и всеобщего неверия приобрели в обществе взрывоопасные масштабы, творческий опыт Мамина-Сибиряка особенно ценен и поучителен. Он продолжил в русской литературе высокую традицию учительности, своего рода мессианства. В его представлении писатель — «общественное достояние», стать писателем — значит нести миссию общественного служения, «жить тысячью жизней», неостановимо искать ответа на вечные вопросы: «Как жить?», «Зачем жить?», «Что делать?». Не случайно герой его автобиографического романа считает, что служение искусству требует от человека не простой порядочности и обыкновенной чистоплотности, а той высокой нравственной чистоты, которую можно сравнить с высокой пробой драгоценного метала, гарантированного природой от окисления. Как и его герой, Мамин-Сибиряк был убежден, что нельзя создать хорошее произведение, будучи плохим человеком, как нельзя писать «и душевным тоном среднего человека», ибо выйдет не художественное произведение, а «величайшая нелепость». По этим канонам складывалась и личная жизнь писателя.
В 1891 году стремление плотнее войти в сферу творческих отношений и изменившиеся обстоятельства семейной жизни вызвали необходимость вернуться в Петербург. Во многом это было связано с глубоким чувством к блистательной актрисе Екатеринбургского драматического театра — Марии Морицовне Абрамовой, расставшейся ради него с мужем, желанием обоих открыть новую страницу жизни, расширить её творческий горизонт. Но счастье было недолгим. Этот петербургский период открылся личной драмой писателя: умерла при родах обожаемая, молодая и красивая, в рассвете планов и надежд, женщина, оставив на память любимые ею стихи: «Грозой сломило дерево, а было соловьиное на дереве гнездо». Осталась на руках от рождения страдающая неизлечимым недугом «отецкая дочь» Аленушка, которую к тому же родному отцу удалось удочерить лишь в результате многолетних и оскорбительных тяжб с Абрамовым, мстительно отказывавшим умершей женщине в разводе. От горькой тяги к вину и самоубийства спасла только любовь к дочери и литературе.
Вопреки расхожему мнению о творческом спаде, в
Творческое наследие Мамина-Сибиряка огромно. Знаменательно, как бы подводящее итог всего творческого пути, его признание: «Всё, что я умел и мог сказать, мною сказано в моих сочинениях, которых, если собрать всё вместе, наберется до 100 томов...» Сам писатель не придал при этом никакого значения богатству своего эпистолярия, насчитывающего тысячи (!) писем родным, знакомым, коллегам по перу, напитанных первоисходно-сокровенными чувствами, переживаниями, мыслями и имеющих ценность достоверного источника информации об эпохе. Подавляющая масса его произведений появлялась не на Урале или даже в Сибири, а в московских и петербургских журналах и являлась предметом столичной критики, тем не менее бесценное это наследие до сих пор не собрано, не издано, не изучено. К чести екатеринбургских филологов, они много делают для сохранения памяти о знаменитом земляке, но достойного места в пантеоне национальных имен писатель не нашёл. Будем терпеливо ждать следующего юбилея. Благо, ввиду грядущих перспектив Сибири, неостановимого прирастания её величия и псевдоним писателя — Сибиряк — всё меньше будет служить препятствием к тому, чтобы по-настоящему увидеть и оценить все, что «умел и мог сказать» он в своих сочинениях, — в масштабах не только русской, но и мировой литературы.
стр. 14