«Наука в Сибири» № 1-2 (2137-2138) 9 января 1998 г. ИСТОРИЯ УНИВЕРСИТЕТСКОГО ВОЛЬНОДУМИЯ ЧАСТЬ 1. ДО 1968 ГОДА (по архивным материалам) Михаил Шиловский Корни университетского свободомыслия так называемой тоталитарной эпохи с его апофеозом в 1968 г. уходят ко времени образования учебного заведения. Создание НГУ совпало с хрущевской "оттепелью", породившей смутные надежды на демократизацию и развязавшей языки. К тому же Новосибирский научный центр, создававшийся по аналогии с различными секретными "ящиками" и городками, обнесенный колючей проволокой и находящимися под жестким надзором сотрудников учреждения, названного писателем Вл. Войновичем "не столько военным, сколько воинственным", не имел этого "колпака". Вернее он был и посредством наружного и внутреннего наблюдения, оперативно-профилактических мероприятий собирал информацию, но отсутствие осязаемого контроля порождало флюиды вольнодумства. Помимо этих, назовем их "внешними", предпосылок были и внутренние, связанные непосредственно со спецификой формирования университета, студенческого и преподавательского коллективов и всех необходимых для нормальной жизнедеятельности структур. Создание вуза, сориентированного на подготовку научных кадров в условиях резкого роста престижа ученых, способствовало постоянно возрастающему притоку думающей, подготовленной, самостоятельной молодежи практически из всех уголков необъятного Союза, в основном выходцев из "третьего сословия". По данным приемной комиссии в 1967 г. из 741 зачисленного 76 приехало из Средней Азии и Казахстана, 154 -- из Европейской России и Урала, 511 -- из различных областей Сибири и Дальнего Востока, в том числе 172 из Новосибирска, 73 из Кемеровской области, 58 -- Алтайского края, 40 -- Омской области и т.д. По национальному составу 1 курс того же года был интернационален, хотя русскоязычные явно преобладали -- 597. За ними шли евреи -- 71, украинцы -- 24, немцы --11, татары -- 10, по пяти корейцев и казахов, по паре азербайджанцев, поляков, армян, по одному молдаванину, коми, грузину, мордвину, остяку, селькупу, буряту, узбеку, белорусу. По социальному положению набор 1968 г. дал детей рабочих 26 процентов, колхозников 4 процента, служащих 70 процентов, приехавших из городов 80 процентов. И постоянной головной болью ректората и парткома становится улучшение социального состава студентов. По крайней мере после каждой проверки НГУ формулировалось вышеприведенное требование. Так, в заключении Минвуза РСФСР о работе НГУ в 1970 г. и в период между XXII и XXIV съездами КПСС от 2 марта 1971 г. с прискорбием отмечалось, что в 1970 г. зачислено на первый курс только 18 колхозников и детей колхозников или 2,4 процента от числа поступивших. На заседании парткома 12 января 1973 г. проректор по учебной работе Е.Биченков сокрушался по поводу низких показателей в этой области, поскольку 24 процента студентов являлись детьми рабочих и 4 процента -- колхозников. С другой стороны арсенал средств по воспитанию разномастной оравы студентов в духе "всепобеждающего и единственно верного марксистско-ленинского учения" был крайне ограничен. Основной проводник его -- партийная организация НГУ -- отличалась крайней малочисленностью, слабым авторитетом среди студентов и слабыми связями с ними. В момент создания -- осенью 1959 г. в нее входило 15 чел. К концу 1967 г. численность составила 177 членов и кандидатов в члены КПСС, но из них 42 являлись студентами и только 11 профессорами, 18 доцентами. Преподаватели-совместители состояли на партийном учете по месту постоянной работы -- в академических институтах и приходили в аудитории в значительной степени раскрепощенными от груза партийной и административной ответственности, позволяя себе высказывать мысли, далеко отстоящие не только от излагаемых ими научных дисциплин, но и идеологических догм. Перефразируя историка В.Ключевского, писавшего, что в России "государству служат худшие люди, а лучшие -- только худшими своими свойствами", можно сказать, чем выше был интеллект профессора или доцента, тем дальше он дистанцировался от официальной идеологии. К тому же сама парторганизация не была однородной, в ней постоянно шел процесс брожения, инспирируемый различного рода событиями внутренней жизни. Так, закрытое партсобрание 27 ноября 1961 г. рассматривало персональное дело студента-коммуниста Р.Чугунова, выступившего в защиту руководителя "антипартийной группы" В.Молотова и пославшего в адрес XXII съезда КПСС телеграмму следующего содержания: "Исключить Молотова, значит не поверить мне, молодому коммунисту, что я в состоянии разобраться во всех ошибках Молотова. Мой отец-коммунист погиб в 1941 году со словами "За Родину, за Сталина!". В детстве я воспитывался на гимне "Нас вырастил Сталин". Это был культ личности. Я смог понять его вред, осудить и прийти в 1959 году в ряды коммунистов. Всю жизнь помню, как Молотов рыдая произносил речь над гробом Сталина. Да, он заражен культом личности. Да, он глубоко заблуждается и принес тем огромный вред людям. Это не подлец, не заклятый враг, как Троцкий или Берия. Это не подлец, подхалим и очковтиратель Маленков. Это горячо любимый Молотов, человек, своими руками делавший революцию, сейчас глубоко, но добросовестно заблуждающийся. Надо помочь ему разобраться... С уважением к историческому съезду КПСС Р.Чугунов". Формально, с точки зрения партийного устава, в деяниях защитника руководителя "антипартийной группы" криминала не было. Он индивидуально апеллировал к высшей партийной инстанции, истратив на телеграмму практически всю месячную стипендию. Но кто-то услужливо принес копию в партбюро НГУ и криминал быстро нашли, поскольку "диссидент" собрал собрание одногруппников в поддержку опального партийного лидера. И тогда "за непартийное поведение, выразившееся в организации группового собрания и агитации на нем за поддержку руководителя антипартийной группы Молотова" собрание объявило Р.Чугунову "выговор с занесением в личное дело". Зато Н.С.Хрущева в октябре 1964 г. никто защищать не бросился и на общеуниверситетском партсобрании по поводу разоблачения "волюнтаризма и субъективизма" Ф.Садыков бросил упрек в адрес всесильного местного "первого", вопрошая: "Многих из нас удивляет поведение первого секретаря т. Горячева. Когда, интересно, он был искренен: или когда прославлял Хрущева, или сейчас?". Буйным цветом партийный плюрализм расцвел накануне 1968 г. и выступая на общеуниверситетском, к тому же отчетно-выборном партсобрании 19 октября 1967 г., академик А.Александров четко формулировал проблему: "Обсуждение острых проблем до сих пор требует от человека чрезвычайного мужества. И наши представители партийных комитетов, призывая к дискуссионным формам работы, должны реально представлять, что весь ученый мир не может состоять из Джордано Бруно, готовых то и дело гореть на разных кострах. Вот меня на одной дискуссии обвинили в домарксовом идеализме. Ну, я то не боюсь, а другие могут испугаться. Если мы всерьез ставим эту проблему, то человек должен быть безопасен от неприятностей". Коммунисты не очень напрягались по части осуществления своей авангардной роли в коллективе, реализации сыплющихся как из рога изобилия постановлений вышестоящих органов от ЦК до райкома. Зачастую даже их обсуждение превращалось в пустую формальность. Так, на партсобрании 11 февраля 1970 г. по итогам очередного пленума в качестве доклада ученым с мировым именем профессором Ю.Румером и ассистенткой кафедры истории КПСС О.Новокрещеновой был зачитан текст выступления Л.И.Брежнева на партийном форуме, распечатанный во всех газетах до многотиражек включительно. Постоянной проблемой становится подписка на партийную периодику. Так, к концу сентября 1962 г. сотрудники и студенты НГУ выписали шесть экземпляров партийных изданий. Принципиальных изменений не произошло в последующем и в 1971 г., когда на "Правду" подписалось только четверть партийцев, а из 600 сотрудников ее выписало 17 человек. В справке о состоянии соревнования за коммунистический труд за 1963 год безмятежно и лапидарно констатировалось: "1. Социалистическое соревнование за коммунистический труд в НГУ не проводилось". Поэтому, несмотря на регулярно внедряемую в качестве идеологического допинга кафедрами общественных наук окрошку из постановлений, цитат классиков, анафем в адрес ревизионистов, оппортунистов, сионистов, советологов, фальсификаторов и т.п. (впервые Ученый Совет 25 декабря 1961 г. обязал деканов "предусмотреть в учебных планах необходимое количество часов для изучения материалов XXII съезда КПСС"), студенты и сотрудники фактически имели свое видение окружающего мира и всячески норовили его продемонстрировать, не только с точки зрения содержания, но и формы, являя образцы самого что ни есть многокрасочного плюрализма, от густо красного до цвета паровозной сажи. Первые годы существования alma mater буквально пестрят эпизодами типа случившегося в начале декабря 1962 г. в ДК "Юность", где редакция "Комсомольской правды" проводила диспут "Знания и нравственность". Студент 4-го курса Ю.Никора "в своем выступлении возвел клевету на советское правительство, на главу партии и государства (Н.С.Хрущева -- М.Ш.). А наши комсомольские и партийные активисты не смогли оперативно отреагировать на такое выступление, не дали отпора Никоре". Организация ВЛКСМ и ее активисты -- это отдельная глава в истории НГУ. Применительно к нашему сюжету следует отметить, что они мало чем отличались от "старших братьев" коммунистов и то в сторону более высокой степени безалаберности, здорового прагматизма и аллергии ко всякого рода ритуально-шаманским заклинаниям в идеологической сфере. Так, торжественное заседание и первомайскую демонстрацию 1965 г. комсомольский актив университета проигнорировал по причине свадьбы секретаря комитета ВЛКСМ Г.Швецова, приуроченной как раз к первомайским праздникам. По итогам обмена комсомольских билетов к началу 1968 г. 3007 получили новые, а 46 не пожелали этого делать. Со всех сторон в адрес администрации и партийной организации стекались предостережения и сигналы по поводу слишком уж раскованного образа мыслей студентов. В мае 1963 г. секретарь парткома СО АН, профессор, бравый контр-адмирал Г.Мигиренко, сводивший с ума академовских дам своей уникальной в условиях сухопутья морской формой, с прямотой морского волка вещал Ученому Совета: "Нас поражает некоторая "вольность" в суждениях среди студентов. Скажем, проходит ноябрьский пленум ЦК и сразу у студентов кривотолки. У наших студентов проявляется способность ставить под сомнения решения партии". А в конце того же года профсоюзный лидер СО АН Н.Кабанов прорицал: "Положение в университете в вопросах воспитания, поведения -- тревожное. Я просто обращаюсь к вам -- усилить влияние на студенчество". И даже в отчете о деятельности НГУ за 1964/65 учебный год его руководство признавало: "Вместе с тем у отдельных студентов имеются путанные и ошибочные взгляды по отдельным вопросам, особенно в понимании руководящей роли партии в период строительства коммунизма, сущности социалистической демократии и др.". Нельзя сказать, что ректорат и коммунисты совсем уж ничего не делали по части унификации общественного сознания. Вот, например, лаконичная сентенция из протокола заседания партбюро НГУ от 31 марта 1964 г.: "3) Слушали: о беспартийном содержании некоторых статей газеты "Раскрутаза" (ФЕН). Постановили: газету снять и обсудить ее содержание на комитете ВЛКСМ совместно с членами редколлегии". Плюрализм между тем крепчал. Накануне 1968 г. последовательно произошли два события, свидетельствующие о достаточно высокой степени "нагрева" студенчества. В 1966 г., пользуясь лексикой парткома, четыре студента первого курса ММФ, "напившись, устроили у дверей общежития заставу, спрашивая -- еврей или нет и пытались бить евреев, но быстро получили отпор от массы студентов". Попытку еврейского погрома можно смело рассматривать как начальную грань в истории "патриотического" движения в НГУ, вновь реанимировавшегося относительно недавно. В следующем году 15 мая начался массовый и организованный бойкот студенческой столовой, ставшей "следствием неудовлетворительной работы ее, а также крайне недостаточного внимания АХЧ и общественных организаций к вопросам общественного питания". Тем не менее эти организации самым решительным образом осудили "такой способ разрешения конфликта". К тому же выяснилось, что действия студентов не были стихийными, но "руководители его неясны". Устанавливать их и не стали, спустив дело на тормозах, хотя ректор С.Т.Беляев вынужден был признать: "Активность студентов все время возрастает и опережает роль активности партийной организации". Университет уверенно вступал в 1968 год. Новосибирский Академгородок. стр.