О ВРЕМЕНИ, О ЛЮДЯХ, О ДЕЛАХ
Советник РАН, член-корреспондент РАН профессор Рюрик Саляев, которому 26 сентября исполнилось 75 лет, один из тех, кто стоял у истоков создания Сибирского института физиологии и биохимии растений и формирования других институтов СО РАН. О том времени и его людях он и рассказывает сегодня.
Галина Киселева
«Детские» годы СИФИБРа
— Я появился в будущем СИФИБРе в 1963 году. А пригласил меня вместе со многими другими молодыми исследователями основатель института профессор Федор Эдуардович Реймерс. Он в свое время закончил аспирантуру в знаменитом вавиловском ВИРе, прошел очень хорошую школу. Вначале Ф. Реймерс организовал биологический отдел, который в 1961 был преобразован в Восточно-Сибирский биологический институт СО АН СССР с широкой тематикой исследований. У нас тогда были специалисты самых разных направлений — и классные ботаники, например, профессор Михаил Попов, и широко известный профессор Надеждин, который развил почвоведение и агрохимию, профессор Аркадий Коровин, инициатор создания иркутского фитотрона — станции искусственного климата.
Всеволод Полевой создал лабораторию биохимии фитогормонов, я же занялся подбором кадров и оборудования для организации лаборатории физиологии клетки. Виктор Колесниченко, участник Великой Отечественной войны, принял в наследство от профессора Надеждина и Ивана Рынкса лабораторию почвоведения и агрохимии. Анатолий Рожков стал родоначальником лаборатории энтомологии, которой успешно руководил долгое время, вырастив многих учеников. Иван Мазилкин создал лабораторию микробиологии. Был приглашен и Леонид Малышев — талантливый ботаник. Появились первые аспиранты. Среди них, в частности, была Октябрина Родченко, ныне доктор наук, профессор, председатель Областного совета женщин. Одним словом, Федор Эдуардович сделал все возможное, чтобы организовать работоспособный и квалифицированный коллектив. Поскольку Реймерс был физиолог растений, то постепенно в институте стали преобладать физиологи и биохимики растений. Поэтому мы подготовили ходатайство о переименовании Восточно-Сибирского биологического института в Сибирский институт физиологии и биохимии растений СО АН СССР, что и было реализовано в 1967 году. При этом постарались сохранить все важные для будущего института направления.
По складу характера Федор Эдуардович был человек вспыльчивый, при случае мог и кулаком по столу постучать, но на него не обижались, понимали, что если требуется, его можно убедить. Он делал главное — создавал институт, который со временем приобрел мировую известность. Под его общим руководством формировался и проект здания, в котором сейчас находится СИФИБР и знаменитый фитотрон.
В стенах Художественного музея
Первое время институт располагался в стенах нынешнего Художественного музея. Наш с Реймерсом кабинет, (он вскоре сделал меня своим заместителем) и крошечная приемная, где сидела секретарь-машинистка, были неподалеку от кабинета председателя Президиума Восточно-Сибирского филиала СО АН СССР академика Льва Мелентьева. Сейчас, бывая в музее, рассматриваю его «внутренним взором» — вот здесь был актовый зал, а там, где сейчас служебное помещение, кабинет Мелентьева. Здесь стоял гигантский, «всем столам стол», каких я больше нигде не видел, Лев Александрович его очень любил. В помещениях первого этажа располагалась лаборатория электронной микроскопии, а на 2-м этаже, где сейчас экспозиция западноевропейского искусства, размещался изотопный кабинет, затем лаборатория микробиологии. Хорошо помню, где были лаборатории почвоведения, ботаники, биохимии фитогормонов.
Мы жили по типу «вороньей слободки». В здании, кроме Президиума располагались и другие научные подразделения, в частности, Институт угленефтесинтеза, который принадлежал университету. Жили в тесноте, но не в обиде.
Как боролись с гнусом
У нас одно время была даже экзотическая лаборатория кровососущих насекомых. А возникла она потому, что тогда строилась Братская ГЭС, и создатели ее очень страдали от гнуса. Обратились к ученым. Сибирское отделение силами двух институтов изобрело некий гибрид танка и реактивного самолетного двигателя — МАГ — мощный аэрозольный генератор. У него было танковое шасси с танковым мотором, вместо башни установлен резервуар с керосином, который питал реактивный самолетный двигатель. В керосин добавляли инсектицид. И когда МАГ выпускал мощное аэрозольное облако, в нем гибли не только комары и гнус, но и некоторые полезные насекомые. Наша же лаборатория, хотя и принимала участие в испытаниях МАГа, пошла совсем другим, думаю, более верным путем. Изучив биологию размножения этих насекомых, ученые установили, что кровососы могут жить только в определенных условиях. И если осушить нижний бьеф, а верхний затопить, то яйцекладки погибнут. Наш прогноз оправдался. Вскоре в Братске стало не больше гнуса, чем в других городах Сибири. Когда проблема была решена, лаборатория закрылась.
Сколько может стоить
рекомендация ученых?
У нас была лаборатория, которой руководил профессор Анатолий Рожков, чрезвычайно талантливый специалист. Все свои книги он иллюстрировал сам. У нас и сейчас хранятся его великолепно выполненные рисунки. А. Рожков увлекался историей, собрал уникальную коллекцию древних кремневых и пистонных ружей, бронзовых изделий и других предметов старины. Это был человек с очень подвижным умом. Когда возникла проблема защиты природы от промышленных выбросов, он занялся этим важным направлением. Мы переименовали его лабораторию энтомологии в лабораторию энтемопатологии, она и сейчас есть в институте. Работала лаборатория в Братском регионе, изучая влияние промышленных выбросов на лесные экосистемы. Нашими рекомендациями «питалось» тогда Министерство лесного хозяйства, мы разрабатывали средства сохранения лесных насаждений от выбросов алюминиевых заводов.
Еще одна интересная работа. В районе трассы БАМ возникли массовые вспышки сибирского шелкопряда и других вредителей леса. Министерству необходимо было затратить кругленькую сумму для авиационного опыливания территории. А наша экспедиция установила, что уже наступает стадия затухания вспышки. И мы порекомендовали министерству не проводить дорогостоящее мероприятие, не травить лес и его обитателей, а подождать. Таким образом, сэкономили для страны десятки миллионов рублей. При бюджете института в 1 млн, мы, можно сказать, обеспечили свое существование на много лет.
Аналогичный случай был на Дальнем Востоке, где я работал около трех лет директором Биолого-почвенного института и заместителем председателя Президиума Дальневосточного научного центра АН СССР. Флот выловил громадное количество терпуга. Из него решили производить консервы, и вдруг в рыбе обнаружились гельминты. Что делать? Решили перерабатывать терпуга в муку на удобрения. А наши гельминтологи выяснили, что этот вид гельминтов живет только в голове рыбы, и очень простая рекомендация «отрубать головы» решила проблему и сохранила огромные средства народному хозяйству. Вот так фундаментальная наука порой приносит совершенно неожиданные плоды.
Это были люди особой закалки
Вообще, я поражался энергии и прозорливости руководителей науки того времени. Работал тесно со многими председателями Президиума Иркутского научного центра: и с Виктором Сочавой, (был у него освобожденным зампредом), и с Владимиром Степановым, с Николаем Логачевым, которого, кстати, могу считать своим «крестником». Когда Сибирское отделение откомандировало меня на Дальний Восток, пришлось искать замену, и я рекомендовал Логачева. Он тогда был еще молод, но готовил докторскую, уже поработал в Африке, Исландии, ученик известных ученых Виктора Солоненко и Николая Флоренсова. Помню, Логачев согласился не сразу, долго обдумывал свою будущую работу и в конце концов сдался. Впоследствии стал председателем президиума всего научного центра.
Я его понимал: сам стал заместителем у Реймерса, будучи моложе многих завлабов. Почти то же было и на должности заместителя председателя президиума. Директора институтов — много старше и опытнее, тот же академик Лев Мелентьев, Григорий Галазий, Михаил Одинцов, а мне приходилось решать с ними многие вопросы. Хорошая, могу признаться, школа. И очень ценю то, что со всеми сложились хорошие отношения.
Это был очень продуктивный период. И люди эти удивительные — из когорты создателей крупнейшего в Сибири научного центра. Вслед за академиками Лаврентьевым, Христиановичем, Соболевым, Трофимуком во многие города Сибири потянулись люди неординарные, государственного мышления. Лев Мелентьев — умница, скромный и в то же время независимый, целенаправленно, настойчиво, последовательно добивающийся поставленной цели. Он был наиболее сильным председателем нашего президиума. Я присутствовал при беседах Мелентьева в обкоме — никакого подобострастия, доводы убедительнейшие, непререкаемый авторитет. И другие создатели институтов: геохимии — Лев Таусон, химии — Михаил Шостаковский, географиии — Виктор Сочава тоже были очень неординарными людьми. А сколько поколений крупнейших геологов вырастил Институт земной коры! Михаил Одинцов на кончике пера предсказал открытие якутских алмазов! Все они перед моими глазами. И Галазий, который тогда был, пожалуй, самым молодым директором, и правильно о нем Распутин сказал — несгибаемый человек. Многих ученых представляли к наградам, а его — нет. И когда он все же получил орден, радостно за него было — все-таки с его позицией защиты Байкала согласились
Это были люди особой закалки, с особой жизненной платформой. Они пришли делать дело и делали его. Оставить после себя след — вот стремление, достойное истинного ученого. Помимо всего, это были широко образованные люди, они несли высокую культуру в наше общество.
Заглядывая в будущее
Организаторы сибирской науки хорошо понимали, что освоение и развитие громадного региона — Сибири и Дальнего Востока — невозможно без участия науки. Более того, развитие науки должно опережать развитие регионов, составлять прогностическую основу для планирования будущего. Уже тогда было ясно, что неминуемое вмешательство в уникальную и ранимую природу Сибири при ее освоении должно быть минимизировано. Тот же пример БЦБК, против которого протестовали сибирские ученые, показал, как дорого обходится непродуманное вторжение.
Много полезного для страны сделали наши ученые: энергетики, географы, химики, математики, практически все представители сибирской науки. Я уже не говорю об институтах геологического профиля — это они создавали базис природных ресурсов богатейшего края.
Сибирская наука всегда шла впереди промышленного развития Сибири. Хотелось бы, чтобы это стало правилом и в сегодняшнее время, когда порой погоня за скорой прибылью опережает государственное решение вопросов. История и природа нам этого не простят.
А пока… российская наука все еще ждет приговора. Чем кончится ее реформирование — никто не знает. Но те принципы, та ответственность перед обществом и страной, тот энтузиазм и постоянное стремление приносить пользу в познании нового, заложенное основателями сибирской науки, продолжают жить и сегодня, в столь нелегкое для науки время. Как говорится — тем и живем.
Вспоминая о создателях сибирской науки, Рюрик Константинович не акцентировал внимание на том, что сам он из их рядов. Ученый 26 лет руководил СИФИБРом, был заместителем председателя Президиума научного центра. К нему с огромным уважением относится широкая общественность. Его хорошо знают не только как известного ученого, автора многих книг и статей, одного из тех, кто работает над созданием вакцины против СПИДа, но и как подвижника в сохранении и развитии культуры. Рюрик Константинович создал Центр русской культуры в Иркутске, во многом благодаря его инициативе появилась первая в городе православная женская гимназия «Во имя рождества Пресвятой Богородицы», его активное содействие позволило сохранить известный теперь всей стране театр Народной драмы, не без его участия каждый год в Приангарье проходят Дни русской духовности и культуры «Сияние России». Ученый является одним из руководителей комиссии по присуждению губернаторских премий в области литературы и искусства и очень многое делает для поддержки подлинно талантливых людей. Его подвижнический труд отмечен Почетным знаком за заслуги перед Иркутской областью и премией имени Святителя Иннокентия, которая присуждается за «дела добрые и благие».
Фото В. Новикова
стр. 3
|
